Воин из Ниоткуда (СИ) - Никифоров Олег

— Он мог податься только к касáгам. — немного подумав, ответил кагар. — Ведь они приходятся нам родичами, и у него с ними были вполне соседские отношения. А там и через горы можно перейти.

— А за горами или в Ларконию, или в Маринтию. — докончил за него князь. — Что ж, завтра последний день, чтобы доискаться до вины каждого и наказать по заслугам. Кагар, ты мне передал Кураба, и он будет казнен. Но он твой родич, выбери сам ему казнь, какую пожелаешь.

— А что будет с Жабиром? — поинтересовался Араз, не спеша с ответом.

— Для него уже стоит виселица. — хмуро ответил Вельтар, пытаясь понять куда клонит оранец.

— Я видел ее, когда проезжал. Там вполне найдется место и для Кураба. Вдвоем им будет веселее. Он не только принес горе моему и твоему народу и пошел на грязный сговор, он предал своих воинов. В отличие от своего брата, он бежал с поля боя. Он достоин только презрения.

Сидящие за столом оранцы дружно закивали головами, посыпая Кураба проклятьями.

— Что ж, быть по сему!

— Князь. — подал голос наместник Роглад. — Жабир заслужил смерть как предатель, но ты не можешь его повесить.

— Это еще почему?! — поднял удивленно брови Вельтар.

— Ты можешь отрубить ему голову, княже. — поддержал Роглада Север. — Но Жабир не из простых людишек, чтобы болтаться на веревке.

— Не из простых людишек?! — взревел князь. — Это ты верно подметил. Только простые людишки, как вы говорите, меня не предают и за свою землю костьми ложатся. Им — слава и почет! А что до того, что он вельможа, — мрачно усмехнулся Вельтар. — так Кураб поважней его будет, почитай мне ровня. Али не так?! — разнесся его железный голос.

Наместники сидели, опустив головы. К ярости князя они уже привыкли, не раз видели его в гневе. Но страшились они сейчас другого, они боялись той силы, на которую князь вновь опирается последнее время. Эти молодые, сильные, отчаянные воины с гордо поднятой головой и жаждой справедливости в глазах, стоящие друг за друга насмерть — с ними нельзя не считаться, и они это понимали. И князь понимал это, и опирался на эту силу, как несколько лет назад.

Казнь состоялась, как и приказал князь, через день. На Лобном месте, перед виселицами, собрались почти все жители Белогоча. Бурно обсуждая события последних дней, люди переговаривались друг с другом, время от времени посматривая в сторону детинца, откуда должны были привезти приговоренных. Глазастые мальчишки, облюбовавшие себе места на ближайших деревьях, первыми увидели выезжающих из ворот дружинников.

— Едут! Едут! — разнеслись над площадью их звонкие голоса, вспугнув стаи воробьев и синичек. Народ еще плотнее обступил место предстоящей казни, желая видеть преступников, так что гридни с трудом сдерживали любопытных. Наконец процессия выехала на Лобное место. Отряд конных дружинников сопровождал длинные сани, на которых сидели связанные Жабир с Курабом и еще четверо приговоренных: наместничий воевода и трое горожан, имевших самое прямое отношение к подлогу писем.

— Повесить татей! Изменники! — посыпалось со всех сторон. В ход пошли камни и палки, кто-то просто плевался в их сторону.

— Осади! — прикрикнул один из дружинников, останавливая особо ретивых. Под свист и улюлюканье приговоренных подвели к свисающим с перекладины веревочным петлям. Те даже не пытались сопротивляться, обреченно глядя себе под ноги.

Олег смотрел на происходящее со смешанным чувством. Нет, он не жалел предателей, к тому же возложивших навет на его друга, но он недолюбливал толпу. Насколько уютно и привычно он ощущал себя в своей дружине, и насколько тревожно чувствовал себя среди сборища людей, движимых одним порывом, в данном случае жаждой мести и крови, и мести не только за измену, но и за те пережитые тревоги и страхи, что они претерпели за эти дни. И дело вовсе не в том, что дружина была ему беззаветно предана. Просто его воины каждый являлся личностью — разумной, с эмоциями, со своими достоинствами и недостатками. Толпа же была совершенно обезличена, движимая больше инстинктами, чем разумом. Почему каждый из них в отдельности — личность, и оставшись в одиночестве изумиться своим же собственным поступкам, порой глубоко их переживая, а в толпе — никто? Почему разумные люди, имеющие какие-то жизненные принципы, вдруг в одночасье готовы безропотно подчиняться безумству других. Толпа, она как бойцовская собака, нацелена на «фас», главное указать жертву, и изменчива, как фортуна. Утром она тебя боготворит, а в обед уже готова растерзать. «А если бы мы не смогли оправдать Потака, — мелькнуло в голове Олега. — они бы также его ненавидели и требовали бы казни?» зябко передернув плечами, он развернулся и быстро зашагал по направлению к дому Божара.

Кроме смертной казни, в этот день состоялось и прилюдное наказание всех остальных, так или иначе причастных к этому делу. Привязав виновных к врытым в землю столбам, палачи, содрав с них одежды, рубцевали незащищенные тела кожаными плетьми. Среди наказанных оказались также сын наместника Жабира и староста сапожников, отец его невесты Велиски. Истерзанные тела тут же отдали родственникам, а казненные еще целый день устрашали прохожих своим видом, пока, наконец, к ночи князь не приказал снять их тела и не закопать за крепостной стеной, отказав им в погребальном костре. Виселицы ночью разобрали и к утру мало, что напоминало о вчерашнем кошмаре.

Устроившись на заборе, молодой воробей не спеша чистил клювом свои крылышки, радуясь солнечным лучам. Приятно было понежиться на солнышке после долгих морозных дней, расправить оперение и гоголем пройтись перед другими воробьями, показывая свою силу, чтобы никто не вздумал посягнуть на его подружку. Вон она сидит на ветке и с гордостью смотрит на него. А силы у него хватает… В городе даже в самую суровую студу не пропадешь: будет не в моготу, всегда можно погреться около человеческих гнезд. Да и едой люди делятся, не скупятся, а порой и вовсе просто так бросают. Странные они… «Чик-чирик! Чик-чирик!» — испуганно прокричала воробьиха, пытаясь предупредить его об опасности, да он и сам уже заметил подбирающуюся к нему рыжую кошку. Он хотел было уже взлететь на куст, но в последний момент передумал. Будь он один, и раздумывать не стал бы, береженного щуры берегут, но на него смотрела его подруга, и он решил не спешить. Расстояние между ними было приличное, и если даже рыжая хищница бросится, он спокойно успеет взлететь, главное не прозевать момент. Следя краем глаза за кошкой, воробей сделал несколько шажков к концу забора и замер на его краю, делая вид, что хочет повернуть. Злясь на раскричавшуюся на ветке воробьиху и подергивая кончиком прижатого к голове уха, кошка распласталась на заборе. Наконец ее нервы не выдержали и она рывком бросила свое гибкое тело вперед, растопырив когти. Ожидавший прыжка воробей заметил движение и взлетел вверх перед самым ее носом. Мяукнув от ярости и досады, и не удержавшись на краю, рыжая охотница рухнула вниз. Воробей спокойно уселся на ветку рядом с подругой и как ни в чем не бывало расправил растрепавшиеся перышки, стараясь не обращать внимание на ее укоряющее чириканье.

Шли последние деньки студы, и зеленица готовилась войти в свои владения. Снег потихонечку таял, кое-где появились первые прогалины, и молодые зеленые ростки потянулись к теплому солнцу, заявляя о своем существовании. Залитый ярким светом, Белогоч сверкал с новой силой. Он как будто заново ожил. Шумели торги, заманивая доверчивых покупателей, без жалости расстающихся со звонкой монетой, гарцевали на лошадях дружинники, ну и конечно же незамужние девушки разгуливали в своих лучших нарядах, весело щебеча между собой.

— Ну и что из того, что в поход собираемся? Какая разница? Ведь праздник из-за этого не переносится. — Олег уже не знал какой привести довод, чтобы переубедить качающего головой старого жреца. Но тот продолжал стоять на своем.

— Так то праздник, он раз в год бывает и в положенное ему время. Разве ж его переносят? А тут и перенести не грех.