Мир вашему дому! - Олег Верещагин

Очевидно, несколько бандюг стояли в момент атаки прямо за дверью — глупые, наивные дети пустыни… Пятидесятиграммовые бронебойные пульки летели со скоростью 840 м/с — так и не успевших в нас выстрелить бандитов разнесло в куски и разбросало по полу большого помещения, у дальней стены которого наверх, на второй этаж, вела решетчатая лестница. Вдоль той же стены, под лестницей, стояли два или три обшарпанных грузовика, а на самой лестнице — двое с автоматами. Я выстелил из ГП — на месте двери над лестницей образовалась дыра, один из автоматчиков, кувыркаясь в полете, рухнул в грузовик, пробив тент, второй — свалился на пятую точку, бросил оружие и тонко, визгливо завопил что-то, выставив трясущиеся руки. Лешка прошил его очередью, легко перескочил, упершись рукой в перила, катящееся навстречу тело — и еще в воздухе метнул в пролом эргэдэху, разорвавшуюся где-то внутри с металлическим эхом. Славка обогнал Лёху, проскочил, пригнувшись, в дверь — и завопил. Причина его крика мне стала ясна тут же — за дверью, казалось, не было пола. А на самом деле большущее помещение было разделено решетками на два уровня, а уровни, в свою очередь — на множество мелких клетушек. По центру на обоих ярусах шли коридорчики — в начале одного такого мы и оказались.

— Тюрьма, что ли? — выдохнул Славка. Он родился на северо-востоке России и даже краем не застал, в отличие от нас с Лешкой, отечественного беспредела, хотя и воевал отлично. Мы переглянулись. Я по наитию вытянул, руку, указывая на дверь напротив, в конце коридорчика:

— Туда!

В клетушках было чисто, но… запах! ЗАПАХ, страшный и знакомый, никакой дезинфекцией неистребимый, ставший частью моей памяти, хотя я и недолго ощущал его…

Мы пробежали по решетке. Славка, на бегу прыжков взвившись в воздух, высадил дверь вместе с косяком сдвоенным ударом ног.

Комнатка выглядела типичным присутственным местом — или, как говорят западники, офисом. Стол со старой аппаратурой — ещё довоенного выпуска — сканер, принтер, ксерокс, коробки с бумагой. Работающий компьютер, за ним — повернувшийся в сторону двери пузатенький человечек, одетый в белое, в очочках с золотой оправой. На стене напротив входа — большой, яркий, не вяжущийся с миром вокруг плакат: на коленях стоят голые дети лет 4-14, в ошейниках.

Рев Славки — не крик, рев какой-то запредельный:

— Сидеть, скот!!!

Выстрел его автомата — одиночный, страшно громкий, дикий вой толстячка, слетевшего со стула и прижимающего к животу разорванную попаданием с такого расстояния надвое ладонь — потянулся куда-то не туда…

— Так, — вбил слово, как гвоздь, Лешка, — насквозь знакомые дела. Оптовая база работорговцев.

Держа автомат правой, он боком привел за компьютер. Славка наступил толстой подошвой ботинка на морду толстячку, прижал его к поду. А я смотрел только на плакат и видел не его, а забойную камеру, до которой мне оставалось две очереди, когда отцовские бойцы взяли штурмом полевой лагерь налетчиков на Крестовском перевале, где меня продержали восемь дней. У Лёшки тоже было что-то похожее — его схватили при налете на станицу недалеко от только начавшего отстраиваться Константинополя и угнали аж в Аравию, откуда он через полгода бежал вместе с еще одним русским, своим ровесником, и шведом постарше…

Пальцы Лешки быстро бегали по клавиатуре. Толстяк не отрываясь следил за ним масляными от ужаса глазами и со всхлипами дышал перекошенным ртом. "Кап-кап-кап…" — стучала по металлическому полу кровь.

— Вот, — сказал Лешка. По экрану, повинуясь щелчкам пробела, сменяя друг друга в спокойном, ровном темпе побежали странички электронного досье.

Мы все смотрели на экран. Не отрываясь.

Дети, подростки. Мальчики, девочки в том же возрасте, что и на плакате. Две фотографии: лицо крупным планом и обнаженная фигура в рост спереди и сзади. Но в этом ни капли разврата — просто нужно показать товар лицом. Вот они — лица. Испуганные, ожесточенные, отчаявшиеся, ненавидящие, отупевшие, умоляющие.

Было какое-то прошлое. Была какая-то жизнь где-то на только-только начавшей оживать Земле. Потом остался только товар. Развлечение и мясо для джунглей Южной Америки и Центральной Африки, куда мы ещё не добрались и где грызутся друг с другом, сходят с ума, готовят набеги десятки «государств» — тех же банд, только название другое…

Ни имен, ни фамилий. Национальность. Возраст. Пол. Рост. Вес. Физические дефекты и состояние здоровья вообще… Всё записано на английском почему-то…

И цена — обменная. Топливо, наркотики, оружие… А ниже — чаще всего — отметка «продан» /"а"/.

Все.

Лица под пальцами Лешки сменяли друг друга… сменяли… сменяли… Вот они слились в калейдоскоп. И выскочила цифра 5000.

Круглая. Поражающая своей завершенной конечностью.

Клик-клик.

"Не проданы — 211 единиц." Число, месяц, год. Старые, я никак не могу понять, когда это…

— Это вчера, — Лешка достал из коробки чистую дискету, бросил ее в сторону, вытащил лазерный диск — довоенный. Вставил в блок, начал перекачивать. — Это вчера, — он повернулся к толстячку. — Ты кто, сволочь?

— Он не местный, — Славка ткнул поднявшегося на колени толстячка стволом в макушку. — Ты не местный?

— Я… я… — тот икнул. — Я немец… Арон Штайн… пощадите, прошу, меня заставили…

— Немец, жирная сволочь! — Славка ткнул его стволом в плечо, и Штайн взвизгнул, содрогнувшись всем телом, из-под очков у него текли мутные слезы, искривленный рот дрожал. — Немцев ты тоже продавал? Торговал своими, да, сука?! Торговал?!

— Откуда дети? — спросил я, нагибаясь. Я не грозил, не повышал голоса, но Штайн почему-то засипел, отстраняясь от меня — Славка ударил его коленом в спину:

— Говори, когда командир звена спрашивает!

— Их привозили… после налетов… со всего севера… — захлебываясь словами, заговорил толстяк. — Но я — я нет, я только вел счета, я финансист!

— Где забойная камера? — спросил я, и Славка с изумлением покосился на меня, но лицо толстячка окрасилось таким ужасом, что я даже усмехнулся: — Где камера?

— Внизу, в подсобке… там цех… — он дрожал весь, дрожал, как кусок студня. Я вспомнил, как нам бросали еду — мне и Никитке, с которым меня похитили… а мы не ели, потому что знали, что это. И еще вспомнил, что Никитка был убит за полчаса до меня, и его матери и младшей сестре привезли разделанные останки.

— Паёк получал? — спросил я. Штайн открыл рот и с отчетливым звуком обгадился. — Где те, кого не успели обменять или убить? Вот эти двести одиннадцать — где они?

— Я… я… я…

Левой рукой я не глядя принял у Лешки коробку о диском и засунул ее в разгрузку, за магазины. Правой — достал «пернач» и нацелил его в лоб стоящему на коленях "финансисту":

— Где дети?

— Их увезли! Вчера! — в ужасе завопил Штайн. — Их увезли на юг, самолетом!

— Опоздали, — сказал Лешка.

— Тут рядом "Гетц фон Берлихинген", бригада германская, — вспомнил Славка. — Давайте его туда отвезем и немцам отдадим. Они его жопой на пулеметный ствол натянут и…

— Подыхай! — крикнул я, и Славка еле успел обскочить в сторону — выпущенная в упор экспансивная пуля подняла Штайна с колен, а я продолжал жать на спуск, и пистолет выплевывал пули, а я — слова: — Подыхай! Подыхай! Подыхай! Подыхай! Подыхай! Подыхай, подыхай, подыхай, подыхай!..

Изрешеченное, брызжущее кровью тело «финансиста» врезалось в аккумулятор и боком свалилось на пол. Последняя — восемнадцатая — пуля со щелчком прошибла экран компьютера, тот погас и, подпрыгнув, взорвался.

— Баба с возу — и волки сыты, — заметил Славка, сачимая меня за плечи. Я не чувствовал губ и никак не мог убрать пистолет в кобуру — так тряслись руки. — Соберись, пошли, ещё не конец.

Лёшка выходил последним. Сделав пару шагов, он быстро повернулся и швырнул в комнату зажигательный патрон…

…Лесоход чуть покачивался. Достаточно большого сухого пятачка найти не удалось, и поступили просто — полностью задраившись, остались на плаву.

— А чего так душно? — спросил в темноту Игорь.

— А кто его знает, — отозвался Борька. — Ты чего так орёшь?

— Я орал? — с трудом сообразил Игорь.

— Ересь какую-то — подыхай, подыхай… Да я все равно не спал, правда жарко… Пошли в рубку, посидим.

Мальчишки перебрались в рубку. Борька притащил с собой два пакета лимонного сока, они вытянули соломинки и уселись в креслах, задрав босые ноги на пульт. Игорь пяткой нажал снятие затемнения.

Над заболоченными островками плясали огоньки. Вода отсвечивала серебром и алым. Что-то здоровенное плавно и бесшумно скользило невдалеке над ее поверхностью.

— Съёмка ведётся? — спросил Игорь. Борька кивнул. Потянул сок и сообщил:

— А живность местная шевелится… Вот что значит — неподвижно стоим, никого не пугаем…