У солдата есть невеста (сборник) - Александр Зорич

У нас, арканов, спаянный коллектив.

С точки зрения наблюдателя, находящегося в сфере Энроф, мы почиваем в ларце, обитом изнутри красным бархатом. Самые злоязыкие из нас – вроде Пажа Мечей – называют его саркофагом, а те, кто подобродушнее, вроде купчины в винном погребе Десятки Кубков – Нашим Прекрасным Дворцом. Ларец этот спрятан в нижнем отделении старинного секретера. Он заперт на ключ, ключ же лежит в яйце, яйцо – в утке, утка… шучу. Ключ под шерстяным ковриком возле кровати Алисы Егоровны – так зовут нашу патронессу.

Алиса Егоровна опытная женщина. Когда-то она работала инженером в конструкторском бюро, специалистом по сопротивлению материалов. Мы уже тогда ее знали, хотя, конечно, не так хорошо. Иногда она раскладывала нас прямо на своем кульмане, на пахнущих графитом чертежах детских санаториев и техникумовских общежитий, а ее товарки, с обремененными тушью «Ленинград» ресницами (как видите, у нас было время досконально изучить материальную культуру места нашего последнего назначения), боязливо таращились на результаты гадания, прозревая сквозь нас… нет, не будущее, но всего лишь свои меленькие мечтанья и пустые страхи.

Тогда наша Алиса знала только три расклада: вездесущий «Кельтский крест», ответчика на все важные вопросы, простодушную, как цыганский романс, «Малую подкову» (в ее тетради, с выбитым золотом Марксэнгельсом на обложке, она была помечена ремаркой «на любовные взаимоотношения») и расклад из трех карт «Утро-день-вечер», который прорицал день текущий.

К моменту выхода на пенсию наша Алиса была уже настоящей эрудиткой по части раскладов – раскидистых, как калина, струящихся синусами-косинусами, фигурных, уже почти фигуристых, линейных. Она разговаривала ими, а иногда даже глаголала. Как и положено мастерице.

Но тогда гадалка Алиса, еще только осваивающаяся в возрасте бабы-ягодки, напоминала дворового гитариста, пытающегося сыграть на трех привычных аккордах сразу все полюбившиеся мелодии – от «…сбил его товарищ Ли-си-цин» до «Ты прошла как каравелла по высоким волнам…».

Все ее тогдашние клиентки хотели одного: любви. Случалось, она раскладывала «Малую подкову» дюжину раз за день.

В те времена «Кельтский Крест» с его судьбоносными ответами на важные вопросы и даром никому не был нужен. На глобальный вопрос «куда идти?» тогда отвечали очень локально – к любовнику. Это потом, когда Алисино КБ закрыли, а на его месте возвели нечто капиталистически-фалличное, когда все прочие КБ и НИИ были распроданы или превращены в доходные дома, «куда идти?» вопрошали многие, пламенно глядя в пустоту перед собой.

Во времена развитого социализма я, Король Кубков, пользовался незаслуженно высокой популярностью – это роднило меня с музкомедией и болгарскими курортами. Каждый второй расклад Алиса делала на меня. По науке я назывался «сигнификатором». И хотя мужчины, как и женщины, подлежат влиянию четырех основных мастей статистически равномерно, распадаясь на четыре основных группы, по замечательной иронии судьбы советские труженицы хотели видеть именно во мне символическое воплощение своего возлюбленного.

– Он какой, ваш мужчина? – спрашивала клиентку Алиса, теребя свои массивные янтарные бусы, привезенные из прибалтийского отпуска.

– Ну… какой-какой… Ласковый, – отвечала девушка из отдела кадров.

– Чувственный?

– Очень.

– Знак Зодиака его не знаете? Хотя бы день рожденья?

– Только познакомились…

– Глаза голубые?

– Кажется.

– Ну… – с покорным вздохом резюмировала Алиса, – значит будет Король Кубков.

Я ложился в верхний правый угол стола, а подо мной, на сияющих священным ужасом глазах девушки из отдела кадров, росла «Малая подкова». Она сулила вопрошающей служебный роман в крымской санатории, два аборта и перевод с повышением.

Реальные возлюбленные этих девушек – машинисток, инженерок, лаборанток – в жизни были либо королями мечей, либо королями динариев, изредка – королями жезлов (правда, эта честолюбивая публика сторонилась всяческих КБ как проказы). Но девушки не замечали как будто. Они хотели видеть своих мужчин поэтами, страдальцами и этакими универсальными леонардо-да-винчами. Последнее было ближе к правде, нежели первое и второе. Мужчины, на которых гадали кабэшные жизели (уж я-то знаю, ведь я ходил за этой информацией к Заоблачным Вратам!) были и впрямь многогранны, но лишь в сфере личного. Дома – поблекшая жена при упрямом чаде, в курортном городе – подруга-художница, на десять лет старше, в конторе – страстишка с химией и на каблуках. В поэзии они не смыслили дальше «все возрасты покорны», а если и страдали, так от простатита.

Внучку Алисы Егоровны звали Тата.

Ей было одиннадцать с половиной лет. Опасный возраст, когда в теле уже пробуждаются дурные репродуктивные соки, а ум и душа еще вовсю живут бесполой горней тишиной андерсеновских сказок и звериным озорством санных катаний с ледяной горы. Возраст, изрядно оскверненный писателем-бабочковедом и основанной им сектой литераторов-лолитописцев. К счастью, наша Тата была ненимфетна – не то, чтобы совсем некрасива, но вовсе не отмечена печатью той особой, через старческие морщины и целлюлит пробивающейся прелести, которая уже в тринадцать-четырнадцать делает девочек капризными и блудливыми.

Лицо у Таты было широким, с чуть припухшими от застоя лимфы щеками и большим красным ртом, глаза же, напротив, были у нее небольшие, неопределенного какого-то грязно-серого цвета, взгляд чаще рассеянный или отсутствующий, речь медленная, грубоватая, по-мальчишески маловнятная. Славных русых кудряшек, абрикосового пушка на лягвиях и выразительных гримасок, вызывающих приток крови к пещеристым телам – всего этого за Татой не водилось. В общем, с точки зрения современных эстетов, второй сорт. Королеве Динариев, она самая дальнозоркая из четырех королев, было ясно, что когда Тата вырастет, служить она будет Мужскому Богу, а вовсе не Великой Богине, что, впрочем, не помешает ей при желании выйти замуж и произвести одно-два чада.

Мы, плоский народец, познакомились с Татой одним зимним вечером.

Тата болела пневмонией, Тату лихорадило. Алиса, на попечении которой уже несколько лет находилась девочка, не знала что предпринять, чтобы облегчить горящему тельцу его, не в этой жизни заслуженные, мучения. Тата отказывалась кушать, отказывалась разговаривать и, что самое вредное, не желала принимать лекарства. Только брыкалась под одеялом и жалобно подвывала. Бабушка уже почти согласилась с тем, что дитятко придется поместить в больницу – брыканья Таты она принимала за судороги. Чтобы поднять болящей настроение, был закуплен целый лоток киндер-яиц с игрушками внутри. Но, выковыряв из шоколадной скорлупы дурно отлитый из пластмассы трехколесный велосипед, фигурку рыцаря с копьем и пупырчатую жабу, Тата потеряла интерес к забаве, смахнула дребедень с одеяла на пол и громко, жалобно разревелась.