Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прямо перед окончанием последнего перед перерывом танца Скотт Кимберли перехватил ее в очередной раз.
— Я вернулся, — начал он, — чтобы сказать вам, что вы прекрасны!
— Не верю, — ответила она. — И кроме того, вы всем это говорите!
Мелодия стремительными порывами неслась к финалу; затем они, наконец-то, уселись на удобном диване.
— Я уже три года никому этого не говорил, — сказал Скотт.
На самом деле не было никаких причин говорить о трех годах, но каким-то образом это прозвучало убедительно для них обоих. Ее любопытство зашевелилось. Ей стало интересно знать, что представляет из себя Скотт? Она стала лениво, как бы нехотя, расспрашивать его: начала с его родства с Роджерсами, а закончила — он даже и не заметил, как они до этого дошли, — выслушав от него подробное описание его квартиры в Нью-Йорке.
— Мне хочется жить в Нью-Йорке, — сказала она ему, — на Парк-авеню, в одном из этих красивых белых домов, в которых квартиры по двенадцать комнат и стоят целое состояние!
— Да, и я бы тоже этого захотел, если бы был женат. Я думаю, Парк-авеню — одна из самых красивых улиц на свете, потому что на ней нет никаких чахлых парков, которые всегда стараются насадить в городе, чтобы создать искусственное ощущение природы.
— Да, согласна, — сказала Янси. — Мы с отцом ездим в Нью-Йорк раза три в год. И всегда останавливаемся в «Ритце».
Это было не совсем так. Обыкновенно она раз в год вымаливала у отца — которому вовсе не хотелось что-то менять в своем спокойном существовании — поездку в Нью-Йорк, уверяя его, что просто обязана провести неделю, глазея на витрины магазинов, расположенных по Пятой авеню, распивая чаи с прежними школьными подругами из «Фармовер» и иногда принимая приглашения в театры и на обеды от студентов Йеля или Принстона, случайно оказавшихся в городе. Это было очень приятное время — каждый час приобретал свой цвет, и жизнь была наполнена ими до самых краев: танцы в «Монмартре», обеды в «Ритце», где кинозвезды или знаменитые дамы из высшего света сидели буквально за соседними столиками, или же просто мечты о том, что бы она купила у Хемпеля, у Уокса или у Трамбла, если бы в доходах ее отца присутствовало еще несколько дополнительных ноликов с правильной стороны. Она восхищалась Нью-Йорком с неутихающей пылкой страстью — восхищалась им так, как могут восхищаться лишь девушки с Юга или со Среднего Запада. На его веселых базарах она чувствовала, что душа ее взмывает ввысь от бурного наслаждения, потому что для нее в этом городе не было ничего безобразного, ничего низкого, ничего безвкусного.
Она жила в «Ритце» лишь однажды. Гостиница «Манхэттен», где они обычно останавливались, закрылась на ремонт. Она знала, что ей больше никогда не удастся уговорить отца остановиться в «Ритце».
Через мгновение она попросила принести бумагу, карандаш и нацарапала записку мистеру Боуману; она написала, что ему придется отвезти миссис Роджерс и ее гостя домой «по их просьбе» — и это она подчеркнула. Она надеялась, что ему удастся «не упасть в грязь лицом». Записку она передала с официантом. И перед началом следующего танца записка была ей возвращена с краткой надписью «О.К.» и инициалами отца.
Остаток вечера пролетел быстро. Скотт Кимберли перехватывал ее во время танцев так часто, как только позволяли приличия, и непрерывно уверял ее в ее вечной и неземной красоте — чего, не без капризного пафоса, она от него и требовала. Кроме того, он еще и слегка подшучивал над ней — но, кажется, ей это не нравилось. Как и все нерешительные и неуверенные люди, она и не подозревала, что была нерешительной и неуверенной. Она не совсем поняла, когда Скотт сказал, что личность ее пребудет на Земле даже тогда, когда она станет так стара, что уже перестанет думать об этом.
Больше всего ей нравилось говорить о Нью-Йорке, и каждый из их кратких разговоров рождал в ее памяти картину метрополиса, о котором она и думала, глядя через плечо Джерри О’Рурка, Карти Врэйдена, или еще какого-нибудь щеголя, — к которому, как и ко всем остальным, она была совершенно равнодушна. В полночь она послала отцу еще одну записку, в которой написала, что миссис Роджерс и ее гость уже ждут его на крыльце у дороги. Затем, надеясь на лучшее, она вышла из дверей в звездную ночь и уселась в родстер Джерри О’Рурка.
III
— Спокойной ночи, Янси!
Вместе со своим провожатым она стояла у бордюра перед небольшим оштукатуренным домом, в котором жила. Мистер О’Рурк пытался придать романтическое значение своим словам, растягивая гласные ее имени. Вот уже несколько недель он пытался развить их отношения, пытаясь почти насильно вложить в них чувство; но равнодушие Янси, служившее ей защитой практически ото всего, неизменно сводило все его попытки к нулю. Джерри О’Рурк был пройденным этапом. В его семье, конечно, водились деньги; но сам он работал в брокерской конторе, как и все остальные представители нынешнего молодого поколения. Он продавал акции — акции тогда были чем-то новым; в дни бума недвижимость тоже была новинкой; затем новостью стали автомобили. А теперь в моде были акции. Их продавали молодые люди, которые не нашли своим силам никакой другой области применения.
— Пожалуйста, не беспокойся, дальше я дойду сама. — Затем, когда он уже нажал на сцепление: — Увидимся!
Через минуту с залитой лунным светом улицы он свернул в боковой переулок и исчез, но грохот мотора еще долго раздавался в ночи, как бы заявляя, что пара дюжин усталых обитателей этого квартала не занимала в его радужных мечтах абсолютно никакого места.
Задумавшись, Янси присела на ступеньки крыльца. У нее не было ключа, так что надо было ждать отца. Через пять минут на улице показался родстер и с преувеличенной осторожностью остановился у большого соседнего дома Роджерсов. Успокоившись, Янси встала и медленно пошла по тротуару. Дверца автомобиля открылась, и Скотт Кимберли помог выйти миссис Роджерс; но, проводив ее до крыльца, Скотт Кимберли, к удивлению Янси, вернулся к машине. Янси была достаточно близко, чтобы заметить, что Скотт сел за руль. Когда автомобиль подъехал к дому Боуманов, Янси заметила, что отец занимает все заднее сиденье и смешно качает головой, борясь с наваливавшейся на него дремотой. Она застонала. Роковой последний час не прошел для него даром — Том Боуман опять проиграл битву с алкоголем.
— Привет! — воскликнула Янси, подойдя ближе.
