Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

— Че, никак, одного уложили? — равнодушно спросил он.

В ночи вдалеке трещали мотоциклы, желтые лучи фар шарили по проселку, выхватывали взъерошенные кусты, красноватые стволы сосен.

— Ну и времена пошли, — послышался встревоженный голос Леонтия Владимировича Катушкина. Он подошел поближе, в руке у него — грабли на длинной деревянной ручке. — Как в гражданскую… Правда, раньше банды выскакивали из леса на лихих конях, с саблями наголо… А теперь шпана на мотоциклах.

Еще несколько соседей стояли у своих домов, негромко переговаривались, кое-где попыхивали огоньки папирос.

— Пойду гляну, кто там помирает, — направился к мотоциклисту Чебуран. Вскоре послышался его удивленный хрипловатый возглас: — Люди добрые, да это, никак, девка!

Снегов подошел к мотоциклу, рывком поднял его, прислонил к столбу с заржавевшим отражателем никогда не горящей уличной лампы, нагнулся над девушкой в джинсах и смятом сбоку красном металлическом шлеме, всмотрелся в заплаканное лицо, присвистнул:

— Ба-а, знакомые лица!

Он узнал ту самую белокурую девушку, что готова была встать перед ними на колени, когда они грозились сжечь в лесу сваленные в кучу мотоциклы. Из-под шлема выбивались белые с лунным блеском длинные волосы, глаза казались глубокими и черными. Она перестала всхлипывать, пощупала придавленную ногу.

Геннадий поднял ее, девушка ухватилась за его руку, заглянула в лицо:

— Я говорила им, идиотам, что не надо все это затевать… — вдруг быстро затараторила она. Да разве послушаются? Налили глазища самогоном и помчались сводить счеты…

— А ты-то чего с ними прикатила? — спросил Геннадий. — Как тебя мать-то отпустила на ночь глядя с этой шпаной?

— Я сама мать! — с достоинством произнесла девушка. — У меня четырехлетняя дочь.

— Врешь ведь! — не поверил Снегов, вглядываясь в юное, с блестящими глазами личико девушки, — Ты что же, родила в пятом классе? Самая молодая мама в стране? Я слышал про таких, но вот увидеть довелось впервые!

— Не в пятом, а в десятом. Мне двадцать лет, арендатор-кооператор! — с нотками обиды в голосе произнесла девушка.

— Чего плакала-рыдала? — спросил Геннадий.

— Мне левую ногу придавило этой штукой… — кивнула она на лежащий на обочине мотоцикл. — Да не от боли я плакала — от обиды. Удрали, жалкие трусы, и меня бросили.

— На съедение арендаторам-кооператорам, — в тон ей ввернул Снегов. После благополучно окончившейся битвы он чувствовал себя победителем, вон, даже трофей есть.

— Ты не печалься, Гена, — заметил Леонтий Владимирович. За разоренную теплицу сдерешь с них, что полагается… И не вздумай трещотку отдавать. Это твой трофей. Пусть его забирает участковый, он с них и штраф за потраву получит.

— Это верно, только вместях, — поддакнул Иван Лукич.

— Говоришь, мама с дитем, а по ночам ездишь с хулиганами, — прищурившись, взглянул на девушку Катушкин.

— Среди них есть и хорошие ребята, — бойко ответила она. — Мутит воду этот… — она прикусила язычок, — Есть один у нас заводила.

— Спасибо, Иван Лукич, — поблагодарил Снегов — Не пугни ты их из ружья, кто знает, как бы все обернулось.

— Соседи все-таки, — буркнул сосед.

— С этой… напастью нужно вместе бороться, — прибавил Катушкин.

Все разошлись по своим домам, хлопнули двери, и снова стало тихо. Чебуран загнал мотоцикл в сарай, запер его на большой висячий замок.

— Что же с тобой-то делать, юная мама? — почесал голову Геннадий. — Ты ведь тут тоже вроде трофея…

— Есть у вас йод и бинт? — девушка высоко завернула штанину и рассматривала длинную царапину на тонкой белой ноге.

— Пошли в дом, сказал Снегов, — А если бы этот дядя из ружья в тебя грохнул? Во тьме не видно, кто хулиган, а кто… маленькая мама…

— У меня есть имя, дядя Гена, — осадила его девушка. — Меня звать Лена. А мамой пусть уж зовет меня дочь Ада.

Геннадий дал ей йод, упаковку с бинтом, помог перебинтовать ногу у колена и завязать тесемки, Коляндрик вынес в сени таз с водой, в котором она перед этим тщательно с мылом промыла царапину.

— У вас ведь живет синеглазая красотка из Ленинграда? — сказала Лена — Манекенщица или артистка? И этот высокий, который наших мальчиков, как котят, раскидал в лесу?

— Пойдем, я покажу, где тебе переночевать, — грубовато сказал Геннадий, — А утром сдам тебя участковому… Вы мне причинили урону минимум на сто рублей.

— Я тоже пострадавшая, — ничуть не испугалась Лена. — И потом, ты сам сказал, что я — твой трофей.

— Бойкая ты на язык…

— Неужели вы женщину обидите? — насмешливо произнесла она. — Воюйте с мальчишками, а я тут с боку припеку. Трофей и больше ничего!

В темноте Снегову пришлось взять ее за руку. Ладошка у нее была маленькой и теплой, да и вся она кругленькая, крепкая, как репка. Это он еще там, в лесу, заметил. И слишком уж говорливая… Неужели не врет? И впрямь у нее дочь Ада?..

На чердаке лампочка перегорела, а в комнатке на письменном столе была лампа. Здесь Николай вечерами работал. На столе остались папки, несколько рукописей, журналы и газеты. Включив Свет, Геннадий кивнул на широкий диван-кровать.

— Вот тут и располагайся на ночь, маленькая мама.

— Меня звать Лена, — сказала она. Впрочем, без всякой злости. Осмотрелась и заметила: — А комнатка уютная… Чувствуется женская рука. Здесь спит ваша синеглазка?

— Спокойной ночи, Лена, — буркнул Снегов и, притворив за собой дверь, спустился вниз.

— Я думал, ты останешься там… — хихикнул Чебуран. — С твоим симпатичным, завоеванным в честном бою трофеем.

— Не болтай, — оборвал Геннадий, укладываясь на свою жесткую койку, — И ляг на бок, герой, от твоего храпа не заснуть.

В комнате стало тихо, лишь слышно было, как ворочался Геннадий.

— А она ничего, — после некоторого молчания произнес Коляндрик, — Ну, не такая красивая, как Алиска, но тоже ничего.

Снегов не ответил.

3

Два дня Геннадий занимался оборудованием летней кухни, он прорезал широкое окно в приземистом сарае, где раньше лежали стройматериалы, настелил пол, обил стены древесной плитой, провел электричество. Ему помогал Коляндрик, когда не был занят кормежкой кроликов. Алиса почти каждый день ходила в лес за ягодами: щедро высыпали земляника и черника, малина еще не созрела. В саду поспевала черная смородина. В этом году будет много яблок, ветви уже сгибаются от пока еще небольших матово-зеленых плодов. Этого следовало и ожидать, видя, как буйно цвели в мае все яблони. После обеда Алиса затевала варку варенья. Душистый запах витал в доме, заглушая застарелую вонь сигарет.

Николай оборудовал себе место для работы прямо в саду на лужайке: поставил квадратный стол, табуретку, рукописи, чтобы не разлетались на ветру, придавливал гладкими камнями. Раздевался до плавок и в тюбетейке и солнцезащитных очках работал. По ходу солнца на безоблачном небе передвигал табуретку вокруг стола, чтобы загар распределялся ровно. Однако ноги плохо загорали. В яблонях чирикали воробьи, в скворечники с мелодичным журчанием влетали стрижи. Дождавшись, когда скворцы покинули с выводком домики, они тут же их заняли. Ласточки притихли, видно, сидят на яйцах. Июль был жарким, лишь несколько раз над Палкиным прошли грозовые тучи с дождем. Правда, ливень был столь обильным, что на глинистых дорогах до сих пор кое-где не высохли лужи с запекшейся по окраинам грязью. Разрушенную мотоциклистами теплицу брат так и не стал восстанавливать, лишь окопал грядки да снова посадил в землю выдернутые тонкие стебли огуречной рассады с небольшими листьями.

Участковый, которому отдали брошенный мотоцикл, обещал найти хулиганов и заставить их возместить нанесенный ущерб. Лену Гена почему-то не стал впутывать в это дело. На следующее утро после налета мотоциклистов он долго с ней разговаривал у клеток, после завтрака проводил до автобусной остановки. Вернулся задумчивый, больше курил у сарая, чем занимался делом. Видно было, что голова у него занята другим, отвечал невпопад. Николай в шутку спросил брата, не влюбился ли он в доставшийся после схватки «трофей», но тот не поддержал разговор. В пятницу он тщательно побрился у засиженного мухами зеркала, побрызгал на щеки одеколоном, который прятал от Коляндрика в кухонный шкаф за кульки с вермишелью.

— В город собрался? — поинтересовался Николай: обычно брат брился в субботу или воскресенье после бани.

— Одичали тут мы… — уклончиво ответил он, — Раз в неделю бреемся. Ходим в рванье.

Перед ужином надел новую рубашку с узким воротником, светлые джинсовые брюки и синюю полотняную куртку на молнии. На ноги натянул огромные кроссовки, которые он здесь еще ни разу не надевал. Причесался у зеркала и, ничего никому не сказав, ушел в сторону большака, где в поселке Заболотье останавливался рейсовый автобус.