Последнее воплощение - Антон Белозеров

Изменить исход боя могла атака кавалерии, но граф Гамилианский так и не решился послать ее в деревню и остаться без охраны. Дворянин поступил так, как всегда в подобных случаях поступали люди благородного сословия. Он бросил свою пехоту на произвол судьбы и обратился в бегство. Вместе с кавалерией поле боя покинул и отец Балимолт.

Выглядывая из окна паланкина, священник кричал своим носильщикам-кентаврам:

— Быстрее, дети мои! Именем Триединой церкви, скачите скорее, бездельники и дармоеды!

Телеги из обоза не могли развернуться на узкой дороге. Поэтому возницы бросили их и побежали следом за конницей.

Вслед бегущим из-за ветвей упавших сквател прозвучало несколько выстрелов. Древоточцы не только раздобыли огнестрельное оружие, но и разобрались, как им пользоваться. Впрочем, ни в кого они так и не попали, так что эффект от выстрелов оказался лишь психологический, придавший беглецам прыти и проворства.

Но даже брошенная своим командованием пехота не собиралась сдаваться без боя. Когда Хрумпин с Кометой на спине наконец добрались до деревни, сражение еще было в самом разгаре.

Комета спрыгнула со спины кентавра и выстрелила из пистолета прямо в грудь ближайшего солдата. Тот упал навзничь. Следующим на пути девушки оказался стрелок. Он сжимал разряженное ружье в левой руке подобно щиту, а в правой держал длинный обоюдоострый кинжал — весьма удобное оружие для тесной рукопашной схватки.

Комета швырнула свой разряженный пистолет в лицо стрелка. Тот инстинктивно отклонился, и девушка, прыгнув вперед, воткнула шпагу ему в живот. Солдат выронил оружие и обеими руками зажал смертельную рану. Комета подхватила с земли кинжал и с двумя клинками в руках ринулась в самую гущу сражения. Шпага и кинжал в ее руках сверкали, как серебряные молнии, сея среди людей смерть и ужас.

Хрумпин прикрывал спину девушки. Копыта кентавра умело поражали людей, ломая им руки, ноги и ребра, разбивая головы и превращая лица в кровавое месиво.

— Комета, доченька, побереги себя, деточка! — громоподобно рычала матушка Гордола.

Но девушка уже ощутила упоение схваткой. Ей казалось, что все остальные — и люди, и нелюди — двигаются словно в замедленном темпе. Сама же Комета словно находилась одновременно в нескольких местах.

То ли благодаря ее вмешательству, то ли из-за дружного натиска нелюдей битва стала затихать. Солдаты бросали свое оружие и сдавались на милость победителей. Нелюди никогда не добивали безоружных и раненых. Так что вскоре Комета и деревенские жители стали обладателями горы трупов и толпы пленных людей.

Нелюди потеряли всего двоих кентавров, одного горного копателя и трех женщин-древоточиц. Женщины остались бы живы, если бы послушались Комету и остались в домах. Но общее воодушевление погнало в бой всех жителей деревни, так что девушка не собиралась ставить это в вину своим товарищам по оружию.

После победы, как это обычно бывает, возникло вопросов больше, чем до начала сражения. Главными были два: «Что делась с пленными?» и «Что делать с погибшими людьми?»

Уставшие, но счастливые нелюди-победители устроили совет прямо на поле боя перед трактиром.

Комета, словно происходящее больше ее не касалось, уселась неподалеку прямо на землю. Пучком сорванной травы она вначале стерла со шпаги и с кинжала человеческую кровь. Зачем, подобрав подходящий камешек, начала затачивать клинки, заравнивать зазубрины и щербины на лезвиях.

За этим занятием и застал девушку Хрумпин.

— Комета, твоего слова ждут и нелюди, и люди, — сказал кентавр. — Сегодня ты не только добыла победу, но и взяла на себя ответственность за жизнь многих существ. Теперь ты должна продолжить начатое дело.

— Ладно, раз должна, значит, продолжу, — Комета нехотя встала.

Жители деревни смотрели на нее с преданностью и восхищением, но девушка почему-то не чувствовала радости. Пленные солдаты со страхом и трепетом взирали на предводительницу нелюдей, но и это не доставляло Комете удовольствия. После победы она ощущала не подъем и восторг, а усталость и опустошенность.

— Скажи, Комета, что нам делать с людьми? — от имени всех деревенских жителей спросил старый древоточец.

Девушка медленно осмотрела оставшихся в живых солдат и мрачно произнесла:

— Отрубите им головы, насадите на колья и выставьте вдоль дороги. Пусть другие захватчики трижды подумают, прежде чем нападать на нашу деревню.

Подобное предложение повергло в шок не только людей, но и соратников Кометы.

— Мы не можем становиться такими же жестокими и кровожадными, как люди! — воскликнул один из горных копателей.

Поняв, что переборщила, девушка попыталась улыбнуться:

— Я пошутила. Извините, если шутка вышла неудачной. Я слишком устала, чтобы думать о судьбе людей. Делайте с ними, что хотите. Но помните: на этот раз мы победили, но война еще не закончена. Люди вернутся.

Древоточец тоже улыбнулся, словно по-достоинству оценил шутку Кометы, и сказал:

— Мы хотим, чтобы люди похоронили своих мертвецов по своему обычаю, а потом отправлялись на все четыре стороны и везде рассказывали о том, что нападать на горных жителей опасно и бесполезно. Ты не против?

Комета пожала плечами:

— Делайте, как считаете нужным. Мне сейчас все равно.

Она демонстративно повернулась спиной к собранию, уселась на землю и продолжила заточку шпаги.

Матушка Гордола направилась было к ней, но Хрумпин остановил ее движением руки. Кентавр подошел к сидящей девушке и несколько минут постоял рядом с ней, глядя, как она водит камнем по лезвию.

Наконец, Хрумпин прервал молчание:

— Тебе очень плохо?

Комета ничего не ответила, лишь слегка кивнула головой, не прерывая работы.

— Чего бы ты сейчас хотела? — спросил кентавр.

Комета передернула плечами.

— Ты бы хотела, чтобы ничего этого не было? — предположил Хрумпин. — Ни войны, ни сражения, ни смерти?

Комета никак не прореагировала на этот вопрос.

Кентавр перевел разговор на другую тему:

— Что ты собираешься делать дальше?

Камешек в руке Кометы на секунду приостановил свое движение по клинку, но затем работа возобновилась в том же размеренном спокойном ритме.

— Ты хочешь остаться в этой деревне?

Девушка задумалась и отрицательно покачала головой.

— Ты хочешь чего-то большего для себя?

Комета, наконец, ответила:

— Я чувствую, что этот мир слишком мал для меня.

Сказав это, она вдруг вновь ощутила укол какого-то едва различимого воспоминания. Эту фразу она уже слышала или произносила ее сама в одной из прежних жизней. Но почему-то Комета боялась более глубоких воспоминаний. Они, как огонь, согревали ее, давали силы и энергию, но при более тесном контакте могли обжечь или даже испепелить.