Бал кинжалов. Книги 1-2 - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она с удовольствием подумала о том, что утром переоденется, а пока умылась водой из кувшина и расчесала растрепанные волосы. Заколок и гребней для прически у нее не было, и она заплела косу, перекинув ее через плечо. Теперь она чувствовала себя несравненно лучше. Просто невероятно, сколько радости может принести тебе умывание и твое собственное платье! Но для того, чтобы так радоваться этим незначительным вещам, нужно оказаться на самом дне горя и нужды.
Когда тюремщик снова появился в камере, держа в руках положенный на день хлеб и миску с супом, жидковатым, но зато с кусочком мяса, он остановился в восхищении.
— Ну и красавица же вы! — сказал он искренне. — И как вас можно считать убийцей?
— А я никого и не убивала.
— Здесь все так говорят. А сами кого-нибудь укокошили. Никто ни в чем не виноват. Даже самые отпетые. А вы... Странное дело, но вашим словам почему-то верится... Будем надеяться, что и судьи тоже захотят вам поверить.
— А мне снова придется предстать перед судом?
— Уж в этом вы не сомневайтесь!
И действительно, едва пробило три часа, как появились стражники и снова повели ее в Зал суда. За столом сидели те же самые судьи, но теперь их было не трое, а пятеро. Лоренцу это не обрадовало: ей придется переубеждать еще двоих.
Но, как ни странно, сегодня она чувствовала себя гораздо спокойнее.
Жалость прево послужила ей хорошей поддержкой, хотя в другие времена и при других обстоятельствах Лоренца, почувствовав нечто подобное, оскорбилась бы, но сейчас, оказавшись среди чужаков, которые единодушно считали ее преступницей, она дорожила любым проявлением симпатии. И на этот раз она больше, чем когда-либо, в ней нуждалась, потому что в полутьме зала толпилось множество народа и стражники, держа алебарды наперевес, удерживали его на месте. Народ был настроен недоброжелательно и даже враждебно, судя по шуму, который поднялся, как только Лоренца вошла в зал.
Первым взял слово прокурор.
— Женщина! — обратился он к подсудимой с большим высокомерием, ничуть не заботясь о вежливости. — Вчера по приказу господина д'Омона, прево города Парижа, который возглавляет наше заседание суда, вы были избавлены от пытки, которой должны были подвергнуться, так как, по крайней мере, в одном пункте сказали нам правду. Но правдивость и других ваших заявлений должна быть подтверждена, так как убийство достопочтенного сеньора Гектора, маркиза де Сарранса, было засвидетельствовано человеком, заслуживающим наивысшего доверия. В показаниях этого человека у нас нет оснований сомневаться, так как речь идет о единственной вашей родственнице, сеньоре Гонории Даванцатти. И ее мы теперь и выслушаем.
Лоренца почувствовала у себя на шее ледяную руку смерти. Только Господь Бог знает, что наговорила судьям злобная гарпия, но, уж конечно, ее слова были не в пользу Лоренцы. И если судьи верят ей, то Лоренца обречена. Безысходность ситуации пробудила в девушке отвагу.
— Она не единственная моя родственница, — заявила она. — У меня есть другая, неизмеримо выше нее, потому что Ее Величество королева Франции — моя крестная мать.
— Вы в родстве с Ее Величеством по крови, но не по закону, а это большая разница.
— В земном мире, может быть, и есть какая-то разница, но не в небесном перед лицом Господа. Только ему ведома вся правда...
— Мы тоже надеемся ее узнать. Извольте ввести в зал суда вышеозначенную даму. И без промедления.
Секунду спустя в зал, как будто на сцену, совершила выход донна Гонория. Все затаили дыхание, и она, запыхаясь и еле передвигая ноги, направилась в центр комнаты среди полнейшей тишины. Вся в черном, она шла, опираясь на палку, поддерживаемая одной из камеристок Марии де Медичи. Маленькими шажками синьора Даванцатти доплелась до кресла, которое поставили ей неподалеку от подсудимой и напротив судей. В руке она держала большой белый платок с черной каймой и то и дело отирала им лицо, которое за это время пожелтело еще больше. Казалось, в любую секунду она отдаст Богу душу. Ответив неопределенным кивком на приветствие прево, она тяжело опустилась в кресло и с такой страстью впилась в нюхательную соль, флакон с которой подала ей камеристка, что расчихалась до слез.
— Мадам, — обратился к ней с поклоном прокурор. — Извольте посмотреть на ту, что предстала сегодня перед нашим судом, и скажите, действительно ли это ваша племянница.
— Да, это моя племянница, на мое несчастье и на несчастье всей нашей семьи, для которой она стала стыдом и позором. Но я давно знала, что такое может случиться, и по этой причине решила сопровождать ее во Францию... надеясь своими слабыми силами помешать ей навредить себе... хотя меня одолевают тяжкие болезни... и я от них едва не скончалась во время невыносимо тяжелого переезда... Вы и представить не можете, как...
— Напротив, мы все себе прекрасно представляем, мадам, и просили бы вас вернуться к тому предмету, который нас сейчас занимает. Вы сообщили Ее Величеству королеве, которая довела это известие и до нашего сведения, что вы будто бы присутствовали при убийстве маркиза де Сарранса, который благодаря свершившемуся брачному союзу стал вашим племянником...
Услышав это заявление, которое отнюдь не молодило Гонорию, так как маркиз Гектор был старше нее, она так скривилась, что Лоренца чуть было не рассмеялась, хотя уж кому-кому, а ей было вовсе не до смеха.
— В ту ночь, после того как новобрачную проводили в спальню и все дамы удалились, я по-прежнему оставалась в доме.
— Не может такого быть, — возразила Лоренца. — Маркиз приказал, чтобы в эту ночь в особняке не было никого, кроме него и меня. Он удалил даже слуг и не разрешил быть со мной никому из моего окружения. В особняке не было ни единого человека, кроме тех, кто, напившись, не мог подняться на ноги. Я уточняю, что и донна Гонория должна была после венчания вернуться в Лувр.
— А я утверждаю, что вместе с другими дамами пришла в особняк де Сарранса и, когда они удалились, спряталась в одной из спален.
— Для чего вы это сделали? — удивился прево.
