На берегах Невы - Борис Соколов

Только после часа ночи заседание было возобновлено. Большевики отсутствовали. Нам было ясно, что они больше не вернутся. Кресла по центру и справа были всё ещё заполнены.

Раскольников зачитал большевистскую декларацию. Она была короткой и ясной. Мы провозглашались врагами народа, и как таковые, объявлялись вне закона. «Вот оно, начинается, — сказали мы себе. — Теперь они будут нас кончать со всей присущей им жестокостью».

Они окружили нас со всех сторон. Мы сидели невооруженные и беззащитные. Мы сидели в напряжённой тишине, как вдруг галёрка взорвалась звериным рёвом. Это был ад. Воздух был наполнен ругательствами, которые я никогда не слышал в течение всей своей жизни. «Капиталистическая сволочь» было самым мягким ругательством. Мяуканье и свист оглушали нас. Многие были снабжены полицейскими свистками. Некоторые моряки спустились с галерки, направляя ружья на участников конвенции.

— Капиталистические убийцы! — кричал один.

— Прикончить их!

— Наёмники французского капитала!

— Лакеи Ротшильда!

— Прикончить их!

Это был кошмар. У нас была полная уверенность, что сейчас они начнут нас убивать.

Однако шум внезапно стих, также как и возник, и заседание продолжило работу в гораздо более спокойной обстановке, чем до этого.

Вскорости левые социалисты раскрыли своё настоящее лицо. Они объявили, что они полностью поддерживают большевиков. Их лидер Штейнберг зачитал декларацию. Он обосновал это таким образом, что, дескать, демократическое большинство отказалось подписать мир с Германией, за который выступали левые социалисты. Они ушли в тишине, и их уход не вызвал с галёрки никакой ответной реакции. Судьба левых социалистов была довольно жалкой. Большевики кинули им подачку и дали им несколько мест в правительстве. Однако, как только выявилась их дальнейшая бесполезность, большевики ликвидировали их. Борис Камков и многие другие лидеры левых социалистов стали одними из первых жертв Красного террора.

В течение долгих часов собрание жило в ожидании кровавой развязки. Несколько раз было ощущение, что мясорубка вот-вот начнётся. Но ничего не было, и после многих часов противостояния упадок, истощение и усталость начали проявляться в Учредительном собрании. Речи продолжались в атмосфере, в которой уже не было ни революционного энтузиазма, ни вообще никакой страсти. Мы были полностью истощены от этой длительной и абсолютно бесперспективной борьбы.

Было четыре часа утра. Депутаты начали обсуждать закон о земле. Этот закон полностью менял существующие земельные отношения и наделял крестьян землёй, в которой они так нуждались. Тем временем на сцену поднялся моряк. В его виде не было ничего примечательного, кроме отпущенных длинных волос, какие были свойственны дезертирам. Довольно высокий и широкоплечий, он не отличался от других матросов, наполнявших галёрку. Он подошёл к председателю конвенции Чернову, который давал указания, кто в каком порядке выступает. Моряк ждал минуты две, а затем легонько коснулся руки Чернова. Мы не могли слышать его слов, которые тот произнёс очень тихо, но мы видели, что Чернов сердито замотал головой. Моряк снова обратился к Чернову уже более громким голосом:

— У меня инструкции от товарища Дыбенко. Вы должны покинуть зал заседания.

— Я отказываюсь подчиняться этому приказу, — ответил Чернов. — Гражданин матрос, Учредительное собрание может быть распущено только вооружённой силой.

— Я настаиваю, чтобы вы немедленно покинули зал заседаний, — упрямо повторял моряк.

— Я отказываюсь, отказываюсь, — повторял Чернов снова и снова.

В течение нескольких минут между ними продолжался возбуждённый спор. Подключились другие члены президиума собрания. Они решили, что нет смысла провоцировать кровопролитие, так как сила была на стороне моряка.

Закон он земле был принят тут же, меньше чем за пять минут. Наспех зачитали и приняли единогласно обращение к странам союзникам. Этим манифестом Учредительное собрание отказывалось идти на сепаратные переговоры с Германией, и провозглашалась верность союзническому долгу. И, наконец, был принят специальный закон, где Россия провозглашалась Федеративной Демократической республикой.

Всё это время, пока собрание проводило это законы, моряк терпеливо стоял и ждал на сцене. Он не говорил ничего. Это был товарищ Железняков. Тот самый, которому Ленин дал приказ не прерывать заседание насильственно. Так случилось, что Железняков не был большевиком: он был анархистом[18].

В 4:42, утром 6 января по Русскому календарю, первый день заседаний Учредительного собрания был объявлен закрытым. Было решено открыть второй день заседаний сегодня в пять часов вечера, хотя никто и не верил в то, что это будет так.

В траурной тишине мы покидали зал, ожидая нападения со стороны бандитов, которые спустились с галёрки и провожали нас до выхода. Повернув голову назад, я увидел позади себя трех матросиков, с которыми я недавно разговаривал.

— Что вы здесь делаете? — спросил я их.

— Мы подошли защитить вас на всякий случай, — пробормотал один из них.

Так, под охраной, я и покинул Таврический дворец. Как оказалось, в охране не было необходимости, ни над кем не надругались. Всем участникам Учредительного собрания позволили уйти спокойно в темноту этой зимней ночи.

Через несколько дней я зашёл на Болотную улицу попрощаться со своими друзьями и коллегами. Подходя к зданию, я увидел топу зевак.

— Что происходит? — спросил я.

— Большевики арестовывают членов Учредительного собрания, — сказали мне.

Всех участников, которые не покинули город, пересажали. Всероссийское Учредительное Собрание, мечта поколений русской интеллигенции, скончалось.

Большевики выдали ордер на мой арест. Я этого ожидал. Дом, в котором я жил, находился под наблюдением двух подозрительных типов. В тот момент Чека еще не была толком организована, и их деятельность ещё не была эффективной. Перед приходом домой я позвонил матери, и она сказала мне, что она заметила из окна этих типов.

— Миша, (дворник) узнал, что они посланы арестовать тебя. Домой не приходи, — предупредила меня мать.

Я запротестовал. Было жутко холодно, а я был без тёплой одежды и денег.

Мать сказала, что она подошлёт ко мне мою сестру Наташу с деньгами и одеждой.

Я ответил, что я не хочу подвергать опасности сестру, и предложил, чтобы Наташа вышла прогуляться около дома с нашими двумя огромными собаками-далматинами, которые не очень дружественно настроены к посторонним. Я сказал, что я позже перезвоню.