Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер

Но, как назло, ни одна повозка не шла в обратную сторону, все двигалось вперед, все спешило, скакало, неслось туда, где сотрясалась земля, где бушевало пламя и гремели раскаты орудий.

Послышался рокот мотора. Тяжело пыхтя и оставляя за собой густые клубы дыма, пыли, на гору взбирался автомобиль. По равнине он понесся быстро, стремительно. Поравнявшись с горсткой бойцов Дубравина, машина остановилась. Из нее вышел коренастый человек в длиннополой, хорошо пригнанной шинели. Бойцы сразу узнали командарма, мгновенно вскочили с земли и вытянулись перед ним. Кровельщик, узнав того милого и добродушного человека, который недавно сидел с ним у костра и ел его кашу, весь просиял, вытянув руку, взял винтовку «по-ефрейторски» и приветствовал высокое начальство.

Командарм окинул его внимательным взглядом, кивнул своему молодому адъютанту: мол, бывалого солдата сразу узнать можно, — а потом воскликнул:

— Гляди, старый знакомый! — Добрая улыбка осветила его озабоченное усталое лицо. — Ну что ж, скоро будем в Крыму кашу твою пробовать. Помнишь, обещал? — проговорил Фрунзе, не сводя с него глаз. — А где это тебя ранило?..

— На Сиваше немного царапнуло, — с трудом ответил наш разбойник.

— Немного царапнуло? — покачал головой командарм. — Нет, крепко тебя ранило… И почему ты здесь, а не в госпитале? — строго спросил он, ища глазами старшего.

— Наступаем, товарищ командарм. Приказ выполняем: «Даешь Крым! Смерть Врангелю!»

— Я тебе дам «Даешь Крым!», — притворно рассердился Михаил Васильевич. — Тебе срочно необходимо отправляться в госпиталь! Почему ты здесь? Где твой командир?..

Дубравин, на ходу оправляя грязную, промокшую шинель, подскочил, вытянулся перед командармом и какое-то мгновенье стоял растерянный, не зная, что ответить. Но, овладев собой, сказал:

— Ротный командир Дубравин слушает, товарищ командарм!

— Ротный командир Дубравин? Что это за командир, который не бережет своих людей? Почему не отправили красноармейца в госпиталь?

— Я приказывал ему… Не выполняет приказа! Сам передал его санитарам, а он удрал от них и догнал нас… Три раза приказывал, а он не выполняет… С нами хочет быть… — заикаясь от волнения, отвечал ротный.

— Это никуда не годится! — бросил командарм, глядя вдаль, откуда доносился усиливавшийся гром наступления. — Значит, не выполняешь приказа, солдат? Нехорошо, очень нехорошо…

— Товарищ командарм! Вы на него не сердитесь, — вмешался молодой русый солдат, на землистом лице которого пробивался первый пушок. — Он никогда не нарушал дисциплину. Спивак… Он первым переправился через Сиваш и так чесал беляков из своего пулемета, что дым стоял столбом, и танк подбил гранатами… Он и ротный Дубравин… Его там ранило, но он не вышел из боя. Недавно его снова хлопнуло, а он не хочет отставать от роты. Не надо его наказывать. Он у нас настоящий герой!..

— И за Турецким валом, — поддержал бойца другой, — он перебил немало юнкеров… Танк поджег… Боевой он у нас! Только жаль, что в таком состоянии теперь…

Командарм внимательно слушал, участливо оглядывая горстку измученных, насквозь промокших солдат, их взволнованного командира, который отрывисто рассказывал, как его бойцы штурмовали проволочные заграждения, как Спивак смело шел в бой…

Переведя взгляд на раненого, командарм приказал:

— Немедленно отправить его в госпиталь?

— А с совестью как же? Совесть не позволяет в такой момент отстать от своих. Видите, сколько нас осталось? А была рота…

— Опять! Так ты пойдешь в госпиталь или нет? — перебил Шмаю командарм.

— Что ж, пойду, если приказываете… Только… Все идут вперед, а я — назад? Стыд и срам! К тому же я терпеть не могу докторов и фельдшеров… Я у них в руках уже много раз побывал. Еле живой вырвался… Надо в атаку идти, а они у тебя пульс щупают, температуру меряют… Чудаки, скажу я вам…

— Как это — чудаки? — улыбаясь, спросил командарм. — Бывалый солдат, а говоришь глупости. Как же можно без медиков обойтись? — И, подумав, добавил: — Я сам когда-то был фельдшером…

Тут Шмая совсем растерялся:

— Что вы! Не может быть!..

— Может! — прервал его Фрунзе. — Во время империалистической был на фронте фельдшером, людей спасал…

Шмая пытливо взглянул на него и, пряча глаза, негромко сказал:

— Фельдшеров, признаться, я больше уважаю, чем докторов… Если приказываете, уж пойду к ним… Пускай…

— Попробуй не пойти! — погрозил ему командарм. — Подлечишься и снова придешь в свою роту… Помнишь, как ты меня тогда, у Сиваша, кашей потчевал и отругал, что не было со мной ложки?..

— Так точно! Но я ведь не знал, что вы такой большой начальник… Извиняюсь?

— Чего там извиняться! Правильно отругал. Заставил ты меня тогда краснеть…

— Он поджег танк! — вмешался ротный Дубравин. — Своим пулеметом много раз выручал роту из беды…

— Ну и молодец! — сказал Фрунзе. — Отправьте его в лазарет и представьте к боевой награде. Всех отличившихся бойцов ваших представьте…

— Понял!.. Вот… — взволнованно откозырнул Дубравин и посмотрел вслед автомобилю командарма, который быстро понесся туда, где с новой силой нарастал бой.

Шмая-разбойник с трудом держался на ногах, опираясь на ствол винтовки. Он смотрел на облака пыли, в которых исчез командарм, еще чувствуя тепло его руки и слыша его мягкий отцовский голос.

«Почему он сказал ротному, чтоб представил к награде? — думал Шмая. — Верно, хотел успокоить: видит же, что не жилец я на этом свете…»

Голова закружилась, в глазах потемнело, и он начал опускаться на придорожный камень. Но Дубравин успел подхватить его.

— Держись, товарищ Спивак, — умолял он. — Слышал, что Фрунзе сказал? Жить тебе надо… Скоро домой поедешь, с орденом!.. К награде приказал представить… Тебя, Азизова, Левчука, Маргаляна, Сидорова представим… Вы заслужили!

Красноармейцы окружили Шмаю тесным кольцом. Кто-то поднес к его потрескавшимся губам баклажку с водой. На мгновение силы к нему возвратились, и он открыл глаза, окинув затуманенным взглядом своих боевых друзей.

— А так мне хотелось дойти с вами до конца…

Он с трудом выговорил эти слова и соскользнул на землю, услышав острый запах крови и полыни, раскаленного железа, стали и гари, который доносил сюда соленый ветер с Сиваша. Над ним что-то кричали товарищи, брызгали на него из баклажек водой, но он уже ничего не слышал. Перед ним, как в тумане, возникли Ингулец, домик за каменной оградой, жена с малышом на руках. Она шла навстречу ему, сияя от счастья, а он не мог подняться с земли…

Шмая потерял сознание и очнулся только тогда, когда прибыла санитарная повозка и товарищи стали укладывать его на носилки.

— Куда вы меня тащите, хлопцы? Ротный… Товарищ Дубравин! Что ж это такое? Рассчитались со мной? Разве я умираю?..

— Зачем глупости говорить? — услышал он хриплый голос ротного, который целовал его в колючую щеку. — Как это