Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
29 сентября договор был опубликован в «Правде» (а не в «Известиях», как августовский Пакт).
Дополнительный же протокол по конкретному разграничению, о котором говорилось в статье II договора, был подписан 4 октября Молотовым и Шуленбургом, а опубликован — через полгода после подписания основного договора в 10-м номере «Ведомостей Верховного Совета СССР» от 29 марта 1940 года.
ВТОРОЙ приезд Риббентропа отличался от первого весьма существенно — рейхсминистр встретил в Москве прием вполне дружеский, почти сердечный.
Да и было от чего встречать германского эмиссара именно так. Ведь — как там ни крути — именно благодаря риску фюрера и успеху вермахта Советский Союз в неделю практически бескровно решил ту проблему, которая была головной болью для него почти двадцать лет.
Однако когда началась работа над окончательным текстом договора о дружбе, то с разграничением в бывшей Польше договорились быстро, а вот с разграничением сфер интересов возникли разногласия — Сталин настаивал на включении Литвы в нашу сферу влияния.
Риббентроп прямо из Кремля позвонил фюреру:
— Мой фюрер, русские притязают на Литву…
В трубке слышалось не очень-то довольное сопение… Затем Гитлер сказал:
— Согласен… Пусть это будет для русских доказательством моего искреннего желания достичь компромисса и установить настоящие отношения взаимного доверия…
Возвратившись после разговора к Сталину, Риббентроп сообщил:
— Фюрер согласен и сказал, что он хотел бы установить совсем тесные отношения.
— Герр Гитлер свой гешефт знает, — коротко бросил в ответ Сталин…
Уже после подписания договора Риббентроп вполне искренне воскликнул:
— Герр Сталин! Больше никогда не должно быть войны между немцами и русскими. Я убежден, что мы никогда не должны скрестить оружие!
Сталин глубоко задумался, потом медленно, словно все еще раздумывая, ответил:
— Пожалуй, это все-таки должно было быть так… Советник Хильгер тоже медленно перевел… Необычность формулировки Риббентропа поразила, и он попросил Хильгера:
— Noch einmal… Хильгер перевел еще раз…
И теперь замолчал Риббентроп… Сталин ответил намного сдержанней, чем он ожидал, но что стояло за этим? Тайное желание перенести все же большевизм и в Германию? Или искренность великого человека исторического масштаба, не желающего отделаться в такой момент от такого собеседника дежурной дипломатической фразой и честно выразившего свое сомнение в уверенности Риббентропа, признавая, однако, при этом и возможность его правоты?
Тогда Риббентроп — коль уж его искренняя реплика вызвала такую же глубокую реакцию, рискнул уже сознательно прозондировать Сталина:
— Но если это так, герр Сталин, то наш договор создает возможность более тесного союза для будущих сражений против западных держав?
Сталин опять задумался…
А потом как-то очень убежденно произнес:
— Я никогда не допущу ослабления Германии!
РИББЕНТРОПА поразила сквозившая в ответе огромная уверенность в силе Красной Армии,
И он опять задумался…
Но хозяева на этот раз не поскупились на развлечения и отвлечения: Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, «Лебединое озеро» в Большом театре, банкеты…
Дал блестящий банкет в Кремле в честь гостя и Сталин… Иоахим фон Риббентроп не был природным аристократом — лишь в тридцать два года, усыновленный своей бездетной теткой, он получил право на дворянскую приставку «фон» к фамилии. Но что такое высшее общество, сын майора-артиллериста знал хорошо, став в 1920 году мужем Аннелиз Хенкель — дочери крупнейшего торговца шампанским.
Тем не менее банкет привел его в восторг как изысканностью стола, так и естественной простотой нравов за ним…
Удивляло его и другое… В Москве шел фильм «Петр Первый» — о царе. На картине, висящей над маршем лестницы в кремлевском дворце, был изображен царь Александр II с манифестом об отмене крепостного права…
Эти русские, похоже, уже не мечтали о мировом пожаре, но зато крепко любили свое Отечество…
На банкете рейхсминистр фюрера был представлен всему Политбюро Сталина. Тост следовал за тостом, много говорил Молотов, которого подбивал на это сам Сталин, к Риббентропу, сидевшему рядом со Сталиным, подходили члены Политбюро — чокнуться за здоровье рюмками.
На столах напитков хватало, но особой популярностью пользовалась — как рассказывал потом в Берлине Риббентроп — «отличавшаяся особенной крепостью коричневая водка». Конечно, это была «Старка», и у немца от нее дух захватывало. А вот Сталин выпивал свою рюмку запросто…
Захмелевший Риббентроп не выдержал и наклонился к соседу:
— Герр Сталин, я восхищен превосходством русских глоток над немецкими… Ваша коричневая водка — это нечто дьявольское!
— Герр Риббентроп, — почти трезвый Сталин рассмеялся, подмигнул и признался, — в моей рюмке все время только крымская мадера… У нее тот же цвет, что и у «Старки», но совсем не та же крепость…
— О-о!! — вначале удивился, а потом и сам рассмеялся Риббентроп…
А за столом пили за каждого из присутствовавших, вплоть до секретарей… И все чокались с гостем… И вся вообще атмосфера была дружеской и раскованной. Верхушка большевиков оказалась совсем не тупой и раболепной. Напротив, уже в самолете на обратном пути гауляйтер Данцига Ферстер признался Риббентропу:
— Должен сказать, рейхсминистр, что порой я чувствовал себя просто среди своих старых партайгеноссен…
ПО ВОЗВРАЩЕНИИ в Берлин Риббентроп….
А впрочем…
Впрочем, забегая немного вперед, уважаемый читатель, перенесемся-ка мы на несколько минут в мирную Москву сорокового года, на Волхонку, 14. Там, закаленный Арктикой и переменами политического климата, главный редактор Большой Советской энциклопедии Отто Юльевич Шмидт как раз берет в руки новенький 46-й том, изданный Государственным институтом «Советская энциклопедия» как раз в 1940 году.
Подождем, пока он дойдет до статьи «Польша» и незаметно подсмотрим из-за плеча…
Академик увлекся, и мы можем не торопясь прочитать:
«Германо-советским договором о дружбе и границе между СССР и Германией от 28/IX 1939 были точно определены границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего польского государства. Статья II договора говорит, что „обе Стороны признают установленную в статье I границу обоюдных государственных интересов окончательной и устраняют всякое вмешательство третьих держав в это решение“ (см. газету „Правда“, 1939,29/IX, № 270, стр. 1). Тем самым эта статья выбивает почву из-под ног всяких любителей загребать жар чужими руками. Фарисейские вопли империалистических Англии и Франции об „исторической роли“ Польши — только крокодиловы слезы и проявление бешенства при виде краха своих вожделений. Империалистической, лоскутной, реакционной, основанной на социальном и национальном гнете польских панов и буржуазии Польше пришел исторический конец».
Оставим академика наедине с радостью от рождения сорок шестого энциклопедического «сына» и поразмыслим — что в этой статье было от политической злобы дня, а что и от исторической закономерности?
Маленькая Дания, имея могущественных соседей, смогла отстоять себя как национальное государство во всех исторических передрягах… Конечно, в момент своей мощи Дания была отнюдь не маленькой, но, сократившись до национальных территориальных пределов, она чужеземцев дальше не пускала. И хотя всем своим географическим положением она прямо-таки напрашивалась на включение в рейх, Гитлер ее в 1940 году лишь оккупировал в силу военной необходимости, но не аннексировал. Я об этом еще скажу…
А вот с Польшей поступили иначе! Не потому ли, что в статье БСЭ была правда?
Во всяком случае, там ее, надо полагать, было-таки немало…
Впрочем, вернемся в Берлин начала октября 1939 года…
О только что завершившемся визите Гитлер говорил со своим министром не раз…
— Кто вам запомнился больше всего, Риббентроп?
— Маршал Ворошилов и министр транспорта Каганович.
— О, это тот еврей, за здоровье которого вы пили в августе?
— Так точно, мой фюрер!
— У нас в Германии его считают главой внутреннего советского еврейского клана, тесно связанного с мировым кагалом!
— Не думаю, что это так, мой фюрер!
— Но его причисляют к крупнейшим закулисным лицам интернационального еврейства!
— Мой фюрер, мой разговор с герром Кагановичем был весьма коротким, но содержательным. Кроме того, я внимательно наблюдал за лицами и реакциями во время обоих моих посещений Москвы… И много размышлял потом…
— И ваш вывод?
— О, он прост: ни о каких акциях, руководимых интернациональным еврейством и согласованных между Москвой, Парижем, Лондоном и Нью-Йорком, всерьез говорить не приходится… Как и о каких-то перекрестных связях… В московском Политбюро — а это для всей России абсолютно всесильный орган, кроме Кагановича нет ни одного еврея…
