Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Джеймс Мориер

– Клянусь своею бородою! – вскричал он. – Верно, портной, вместо платья, унёс голову раба моего, аги янычар.

Султан дожидался возвращения евнуха с величайшим нетерпением. Он тёр руки, потел, сердился, восклицал: «Аллах! Аллах!» – и всё-таки не видал его возвращения. Мансур, усталый и полусонный, притащился домой весьма не скоро и, вероятно, не явился бы к султану, если бы тот не позвал его сам.

– Ай, Мансур! беги поскврее к портному и возьми назад узел, – сказал султан, увидев своего любимца. – Он унёс голову аги янычар. Если не успеем возвратить её, то может случиться беда.

Тут султан объяснил ему всю загадку, и Мансур, зевая во весь рот, ушёл искать портного, хотя и сам не знал, где его застать. Суконные ряды были ещё заперты; одна только кофейная лавка была в них открыта; евнух зашёл туда спросить, не знает ли кто-нибудь квартиры портного Бабадула. Но в лавке даже это имя было неизвестно. Мансур находился в жестоком недоумении, заботясь в равной степени о голове янычарского аги и о своей собственной, когда звуки утреннего азана напомнили ему, что Бабадул занимает тоже должность муэдзина при маленькой мечети, лежащей у рыбного рынка. Обрадованный этим соображением, евнух побежал туда немедленно: он надеялся поймать похитителя важной, государственной головы, когда тот будет скликать правоверных к молитве.

Подходя к рынку, Мансур услышал старый, дрожащий голос, которым чахлая грудь Бабадула с крайним напряжением смущала утреннюю тишину околотка. Став у подошвы минарета, он в самом деле увидел на нём портного. Бабадул, ходя кругом по шурфе, или галерее, окружающей в виде венца верхнюю часть этой тонкой, высокой каланчи, заткнув уши большими пальцами и держа ладони распростёртыми, с настежь разинутым ртом, с полуприщуренными глазами, напевал во всё горло всенародное исповедание веры. Мансур стал махать руками, подавая знак, чтоб он поскорее приходил к нему вниз. Едва только Бабадул приметил евнуха, внезапное воспоминание о мёртвой голове уронило его голос. Он только что завёл на высокую ноту: «Вставайте, о слы…» – как вдруг спутался в половине слова и, не успев допеть: «…вущие благоверном! ибо молитва лучше сна», – побежал к Мансуру вниз по крутой лестнице, вьющейся внутри минарета, к крайнему соблазну жителей ближайших домов, которые уже собирались творить намаз в своих спальнях по его красноречивому приглашению. Не дожидаясь, пока тот спросит его о голове, он сам напал на него и обременил укоризнами за его безбожную с ним шутку.

– Человек ты или нет, осквернять такою мерзостью бедного эмира? – вскричал Бабадул. – Мой дом для вас скотная бойня, что ли? Теперь ты, верно, пришёл за тем, чтоб требовать с меня цены крови.

– Что за вздор мечешь в воздух, приятель! – возразил евнух. – Ужели не видишь, что это произошло по ошибке?

– Хороша эта ошибка, что придумана нарочно, чтобы свалить беду с себя на другого! – сказал портной. – Один приходит, врёт, морочит, чтоб заманить меня к себе, под предлогом работы; другой уносит узел с платьем; третий, вместо платья, подаёт мне человеческую голову. Аллах! Аллах! в хорошее я попал скопище мошенников, плутов, руфиян!

Мансур заткнул ему рот рукою и вскричал:

– Молчи, ради аллаха! Не говори ни слова! Ты утопаешь в грязи ровно с головою. Знаешь ли, кого ты бранишь?

– Какая мне нужда знать? Я ни о чём не ведаю и ведать не хочу, – отвечал Бабадул. – Знаю лишь то, что, кто даёт человеческую голову для себя на платье, тот должен быть неверная собака.

– Как ты смеешь, мерзавец, называть неверною собакой Тень аллаха на земле? Поносить свиным ртом имя Убежища мира? – вскричал Мансур в гневе, забывая должную осмотрительность. – Что за грязь вздумал ты есть? Какой пепел валишь на свою голову? Молчи и ступай со мною. Отдай мне тотчас мёртвую голову, а не то сниму с плеч твою.

– Аман! Аман! Ага! Я дурак, осёл, скотина – чем мне быть более? Я не знал, что говорю. Спросите у всех; вам скажут, что я сумасшедший. В самом деле, я несколько помешан. Во имя аллаха! Пожалуйте ко мне в дом. Ваше посещение принесёт мне счастие; голова раба вашего возвысится удивительным образом.

– Мне недосуг, мне некогда ходить к тебе. Где голова, которую унёс ты из дворца – голова янычарского аги?

Бабадул смутился, побледнел и содрогнулся от ужасу.

– Голова, изволите вы говорить? – сказал он застенчиво. – Вот изволите видеть, что касается этой головы, то… в рассуждении этой… как вы сами знаете… принимая в соображение всё дело… само собою разумеется… так как обстоятельство это относится прямо к голове… Конец концов, что за проклятое предопределение завернуло на мою несчастную бороду?

– Где голова? Говорю тебе! – вскричал евнух повторительно. – Отвечай мне скорее.

Бедный портной пытался удовлетворить настоятельному его требованию, бросаясь на разные уклончивые ответы. Наконец он запутался совершенно и стал перед ним, как онемевший, устремив в него недвижные взоры.

– Сжёг ли ты её, что ли? – спросил евнух.

– Цц! – цвакнул Бабадул отрицательно, привздёргивая вверх голову.

– Вон ли выбросил?

– Цц!

– Продал ли кому-нибудь?

– Цц!

– Ну, так съел! Говори, ради имени пророка, что ты с нею сделал? Уж верно, съел!

– Нет!

– Она у тебя лежит в доме?

– Нет!

– Не похоронил ли ты её на кладбище?

– Нет!

Мансур, выйдя из терпения, схватил портного за бороду, потормошил и вскричал:

– Скажи тотчас, мошенник, где девал голову?

– Она жарится в печи, – отвечал он. – Вот я сказал!

– Жарится в печи? – вскричал изумлённый евнух. – На что? По какому поводу? Поэтому ты хотел скушать её на здоровье?

– Я сказал правду: она жарится в печи – что ж с нею делать более? – примолвил Бабадул. Тут, ободрясь духом, он объяснил ему, какою хитростью передал её своему соседу.

– Веди меня к этому хлебнику! – сказал Мансур. – Я должен непременно представить голову султану. Что же делать, когда вы её сжарили: ей, видно, так было предопределено при её рождении! Слышанное ли дело жарить голову аги янычар? Нет бога, кроме аллаха!

Евнух и портной пришли к хлебнику Хасану, когда тот вынимал хлеб из печи. Сведав об их желании, хлебник немедленно показал, что найденную в горшке голову он подкинул приятелю своему, бородобрею. Евнух велел Хасану следовать за собою, и они все трое явились к Кёру-Али. Этот последний сначала усомнился в ответе, но потом признался чистосердечно, что он эту голову принял за подарок самого начальника демонов и, следственно, препроводил её, по принадлежности, к гяуру Янаки, содержателю греческой харчевни, который, вероятно, нажарил из неё кебаба для своих неверных собратий. Покачивая головами от изумления и восклицая на каждом шагу: «Нет бога, кроме аллаха!» – они отправились вчетвером к Янаки.