Безымянное семейство (с иллюстрациями) - Жюль Верн

А потому между ним и клерком часто возникали споры, доходившие порой до ожесточенной перепалки.

В довершение всего мэтр Ник опасался, что этим дело не кончится. Он уже ясно представлял себе гуронов, увлеченных словом и делом повстанцев. А сможет ли он противиться им, если они захотят примкнуть к мятежникам, если Жан Безымянный кликнет их на помощь, если Том Арше и его домочадцы придут в Вальгатту просить подмоги? Он уже и без того серьезно скомпрометирован. А что с ним станет, если он поднимется во главе племени дикарей против англо-канадских властей? Как сможет он после этого надеяться когда-нибудь снова вернуться к должности нотариуса в Монреале?

Тем не менее, он успокаивал себя, что со временем все уладится. После стычки на ферме «Шипоган» прошло несколько недель, это был еще не бунт, а просто сопротивление полиции, и весьма вероятно, что скоро все предадут забвению. Мятежное движение еще не развернулось, ничто не указывало на то, что оно неизбежно. Итак, если в Канаде будет по-прежнему царить спокойствие, то власти проявят терпимость и мэтр Ник сможет безо всякого риска возвратиться в Монреаль.

Однако Лионель надеялся, что этот расчет не оправдается. Снова вернуться к службе в конторе, корпеть по шесть часов из десяти над бумагами?.. Лучше уж сделаться «лесным бродягой» или охотником за медом диких пчел! Позволить своему хозяину оставить то высокое положение, которое он занимает у махоганов?.. Никогда! Мэтра Ника больше нет. Есть законный наследник престола древнего рода Сагаморов. Гуроны не дадут ему сменить топор воина на перо чиновника!

С самого своего прибытия в Вальгатту мэтр Ник вынужден был сидеть на почетном месте в вигваме, из которого его предшественник отправился к прародителям в лоно благословенных прерий. Лионель променял бы все дома Монреаля, все гостиницы и дворцы за эту лишенную удобств хижину, где молодые мужчины и женщины наперебой угождали своему господину. Да и сам он не был обделен вниманием: махоганы считали юношу правой рукой Великого вождя. И впрямь, когда последнему приходилось держать речь перед костром Совета, Лионель никогда не упускал случая сопровождать слова Никола Сагамора выразительными жестами.

Словом, юный клерк был бы счастливейшим из смертных, если бы хозяин не продолжал так упорно отказывать ему в исполнении его самого заветного желания. И в самом деле, мэтр Ник до сих пор еще ни разу не надел одежды махоганов. А Лионель ничего не желал так сильно, как видеть вождя облаченным в костюм гуронов — мокасины на ногах, перья на макушке, полосатый тканый плащ на плечах. Много раз заводил он об этом разговор, но безуспешно. Однако юноша не пасовал перед холодным отказом, на который каждый раз натыкался в своих просьбах.

— Ничего, он придет к этому! — повторял Лионель про себя. — Я не допущу, чтобы он предводительствовал в платье нотариуса! На кого он похож, скажите пожалуйста, в своем длиннополом сюртуке, бархатном жилете и белом галстуке? Он еще не переродился, но переродится! Когда он открывает рот перед собранием старейшин племени, мне так и кажется, что сейчас он скажет: «От имени и по поручению нотариуса Ника и его коллег...» Так больше продолжаться не может. Он должен надеть костюм краснокожих воинов, и если для того, чтобы он, наконец, решился, нужен особый повод, то я ему его устрою.

Тогда-то на ум Лионелю и пришла одна очень простая идея. Из разговоров со старейшинами Вальгатты он понял: их тоже весьма удручало, что потомок Сагаморов одевается по-европейски. И вот по наущению юного клерка махоганы решили торжественно «короновать» своего нового вождя и даже составили программу церемонии, на которую собирались пригласить гостей из соседних племен. Будет стрельба холостыми патронами, увеселения, пиршество, и мэтр Ник не сможет возглавить все это, не облачившись в национальный костюм.

Решение о торжествах было окончательно принято во второй половине ноября. Они были назначены на 23-е число того же месяца, а потому, дабы они прошли с большим размахом, приготовления должны были начаться безотлагательно.

Если бы роль мэтра Ника сводилась просто к тому, чтобы в назначенный день принять почести от своих подданных, го можно было бы держать от него в тайне предстоящую церемонию и сделать ему сюрприз. Но так как он должен был участвовать в ней в качестве и в облачении гуронского вождя, юному клерку пришлось уведомить его заранее.

Итак, 22 ноября Лионель поставил вопрос ребром, к вящему неудовольствию мэтра Ника.

Сначала, узнав, что племя готовится к торжествам в его честь, нотариус стал посылать все к черту, а заодно и клерка.

— Да соблаговолит Никола Сагамор довериться совету бледнолицего, — ответил ему на это Лионель.

— О каком бледнолицем ты говоришь? — спросил мэтр Ник, ничего не понимая.

— О вашем верном слуге, Великий вождь.

— Тогда берегись, как бы хороший тумак не превратил твое бледное лицо в красное!

Лионель не обратил внимания на угрозу и вкрадчиво продолжил:

— Да не забудет Никола Сагамор, как глубоко я предан ему. Если бы когда-нибудь он оказался вдруг пленником сиу[191], онеидов[192], ирокезов или других дикарей, если бы его привязали к столбу пыток, то именно я явился бы защитить его от оскорблений и когтей старух, а после его смерти именно я опустил бы в могилу его останки и боевой топор.

Мэтр Ник решил дать Лионелю говорить сколько вздумается, твердо вознамерившись заключить беседу таким образом, чтобы клерк запомнил ее надолго.

А потому он лишь обронил:

— Значит, речь идет о том, чтобы я пошел навстречу пожеланию махоганов?..

— Да, их пожеланию.

— Хорошо, пускай! Если это так уж нужно, я буду присутствовать на этом празднике.

— Вы и не могли бы отказаться, потому что в ваших жилах течет кровь сагаморов.

— Кровь сагаморов пополам с кровью нотариусов, — проворчал мэтр Ник.

Тут Лионель приступил к самому щекотливому вопросу.

— Итак, решено, — сказал он, — Великий вождь будет возглавлять церемонию. Только для того, чтобы предстать на ней в том виде, какой подобает его положению, ему необходимо одну прядь волос оставить на темени торчком.

— Для чего это?

— Из уважения к традициям.

— Как! Этого требуют традиции?

— Да! Ведь если вождь махоганов падет мертвым на тропе войны, надо, чтобы противнику было легко размахивать его головой, ликуя победу.

— Вот уж действительно! — ответил мэтр Ник. — Чтобы противник мог размахивать моей головой... ухватившись за эту прядь, разумеется?

— Таковы обычаи у индейцев, и ни один воин не вправе их нарушать. Да любая другая прическа и не пристала бы к платью, в которое Никола Сагамора облачится в день церемонии.