Управляемая наука - Марк Поповский

О чем только ни говорят мои гости в такие вот вечера! И о делах семейных, и о проблемах государственных, и о Боге, и об академических скандалах. Покаянную исповедь академика, которого власти заставили подписать непристойное публичное письмо, сменяет деловой отчет молодого математика, который готовится эмигрировать в Израиль; вернувшийся из заграничной командировки ученый ахает по поводу того, как оборудованы тамошние лаборатории, а его коллега советуется, как вести себя перед лицом организованной в институте травли. Случаются и споры, и ссоры. Ибо люди собираются хоть и хорошие, но разные. И взгляды у всех — религиозные, политические, общественные — нисколько не схожи. Вот тут-то и открывается «философия» миллиона…

В беседах наших выяснилось, между прочим, важное обстоятельство: собеседники по-разному понимают самые термины — нравственность, мораль. Между тем терминологическая эта тонкость совсем не безразлична для понимания дальнейшего.

Мы постоянно слышим словосочетание «мораль и нравственность». Союз «и» дает основание предполагать, что перед нами не синонимы, а два разных понятия. Однако новейшее издание Большой советской энциклопедии утверждает, что «нравственность то же, что мораль»[96]. Не различают два эти понятия и мои слушатели. Мне кажется, однако, что мораль и нравственность существенно различаются между собой. Нравственность, как я понимаю, вырастает на почве нравов, обычаев, традиций и представляет собой форму приспособления личности к социальной группе. Заповеди: не убий, не укради, не пожелай жены ближнего твоего — есть заповеди нравственные. Нравственные (и безнравственные) поступки обычно вполне явственны для окружающих и не требуют дополнительного толкования. Безнравственность есть попрание нравственных принципов, принятых в данной общественной группе. В частности, ученому, согласно нравственным принципам его клана, надлежит быть строго правдивым в проведении опыта и в оценке полученных данных. Ему следует также достойно вести себя по отношению к своим коллегам, не унижать себя передержками в собственных научных сообщениях, быть честным при рецензировании чужих работ, не кривить душой при голосовании на Ученом совете и т. д.

Мораль есть осознание себя в качестве человека, личности. Мораль выражает личную позицию человека в самых важных сферах соприкосновения его с миром. Моральные принципы определяют отношения человека:

— с обществом и государством;

— с природой;

— с Богом.

Рудольф Гесс, комендант лагеря смерти в Освенциме, был хорошим семьянином, любящим мужем и заботливым отцом. Он и на службе считался человеком корректным, справедливым, сотрудники его уважали. В своей семье завел он трудовую обстановку и, как он сам писал, придавал трудовому воспитанию «решающее значение для сохранения нравственного и психического здоровья». Но признаем ли мы Гесса человеком моральным?

МОРАЛЬ — ГУМАНИСТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НРАВСТВЕННОСТИ. Нравственность может быть частично или полностью безморальной.

В прошлых главах много говорилось о нравственном поведении человека советской науки. Теперь пришла пора потолковать о его морали. Для начала — об отношении его к обществу и государству.

Трудно согласиться с заверениями отечественной пропаганды о морально-политической монолитности советского народа. В ученом миллионе, который вполне можно рассматривать как модель общества в целом, видится моральный спектр весьма пестрый. Главная моральная позиция наших ученых в течение полувека состояла в том, что творчество их принадлежит государству, а сами они обязаны творить для общества, для народа. Талант, высшее образование, ученая степень только повышают долг ученого перед народом. Ибо все, что мы имеем, взято у народа, получено от государства. Соответственно изобретать, изучать, открывать надо то, что сегодня нужно народному хозяйству СССР. Эта мысль повторяется в официальной прессе, в биографических очерках и книгах о современных ученых[97]. Должен покаяться: и аз грешен в нагнетании этой рабовладельческой, по сути, психологии. Во многих моих книгах ценность героя-исследователя по принятой схеме выводилась из его «общественной полезности»[98].

Отказ от себя как от независимой личности, признание своей строгой государственной функциональности особенно явственно слышится в мемуарах советских академиков и профессоров. Весь смысл жизни ученого, утверждают авторы этих книг, в том только состоит, чтобы быть полезным стране, народу, государству. Сейчас, в середине семидесятых годов, такая генеральная моральная конструкция уже отмирает. Но в 30-х — 50-х годах ее исповедовали самые крупные наши ученые. Я писал об одном из таких «зубров», академике ВАСХНИЛ селекционере А. Л. Мазлумове. Создатель большой школы свекловодов-селекционеров, творец полусотни сортов, Аведикт Мазлумов (1897–1972) рассказывал мне, как он выгонял из Всесоюзного института сахарной свеклы всякого, кто пытался выгородить в науке «кусок собственной территории». Во имя создания сортов для народа, для государства, ученый лишал своих сотрудников творческой независимости, научной свободы. Те, кто соглашались на таких условиях работать с Мазлумовым, чаще всего оставались без ученой степени, без признания личных заслуг, потому что, по словам одного из них, они «ради общего государственного дела себя забывали».

Ныне такая степень самоотверженности и уничижения более типична для провинции, нежели для столицы, распространена более среди женщин, чем среди мужчин. Письмо, полностью воспроизводящее официозную моральную конструкцию, я получил недавно от кандидата наук Марии Левитанус. Хирург с более чем тридцатипятилетним стажем научной работы, она писала:

«Я продолжаю работать, потому что… я не все заплатила за то, что мне дала моя советская родина»[99].

Плата в этом контексте, конечно, мыслится метафизически, но для хирурга из Ташкента она не становится от этого менее священной. Выше я уже говорил об ученице академика Мазлумова, фитопатологе Ираиде Поповой, которая в письме ко мне выражалась столь же непримиримо:

«Система моя прочная и надежная: служить интересам отечественной науки, и если мои действия могут хоть на йоту препятствовать этому, то я не могу называться советским ученым»[100].

Для определенной части исследователей ура-патриотизм в науке содержит достаточно глубокий смысл. Веруя в неоспоримую и неизменную мудрость власти, верноподданный обретает убежденность в своей всегдашней правоте. Его моральный выбор при этом упрощается до крайности и сводится к точному исполнению начальственных предписаний. Какое бы решение он ни принял, решение это, освященное сверху, освобождает его от любых моральных терзаний. Ведь «там, наверху, лучше знают…»