Дорога воспоминаний. Сборник научно-фантастических произведений - Хюберт Лампо

Я уверен, что мои сожженные губы растянулись в страдальческой улыбке. Нгала, все еще оглушенный, рассеянно улыбнулся мне в ответ. Собственно говоря, я украл у него эту улыбку, и все же она принесла мне чувство блаженного успокоения. И как ни странно, именно в эту минуту — только в эту минуту — я вспомнил о Джиме.

Когда я обернулся к нему, весь мой ужас и стыд, казалось, ушедшие из моей души, вновь обожгли меня.

Он лежал на земле ничком, как огромная неподвижная кукла.

Нгала не успел оправиться от утомления, вызванного долгими часами усилий, а потому я подбежал к Джиму первым. Я быстро перевернул его на спину.

И тут же отступил на шаг, потому что его снова ставшие серыми глаза смотрели на меня с неумолимой суровостью, словно выкрикивая беспощадное обвинение.

— Это не я…

Но я не договорил. Еще не произнеся этих трех слов, вырванных у меня ужасом, я понял, что с такой стеклянной неподвижностью могут смотреть только глаза мертвого. Я обернулся к подошедшему Нгале и сказал:

— Закрой ему глаза.

Ни за что на свете не хотел бы я вновь прочесть в них это немое обвинение!

— Я говорить, говорить…

Все опять обрело привычный вид. Я вспомнил, что Джим съел почти весь гриб, и, значит, эти картины должны были действовать на него с еще более страшной силой, чем на меня, что он, возможно, даже мог различать слова, издевательства, мольбу, ускользавшие от моего слуха. Может быть, он не испытал той минуткг спасительной слабости, которая вынудила меня закрыть глаза, чтобы вырваться из этого жестокого мира, воскресшего, чтобы мучить нас. Я слишком хорошо знал и его самого, и его убеждения, я понимал, как должно было потрясти его это ужасное уничтожение города, а главное — трагическая невозможность вмешаться. А может быть, он тоже заметил, как похож на меня главный герой развернувшейся перед нами драмы? Легенды о моем прадеде Ное вошли в фольклор Джорджии… Как суров был неподвижный взгляд Джима? Скорее всего он умер от боли и ненависти…

— Белый человек видеть что? — причитал Нгала. — Что прогнать жизнь человека лнага?

Тяжелые веки навсегда скрыли глаза Джима.

— Да ничего, — быстро сказал я. — Как и я, он видел только тени. Но у него было больное сердце. Бедный Джим!

Последние слова я добавил, потому что увидел полные слез глаза чернокожего — мое слишком уж заметное равнодушие могло бы его удивить. Но уже много, очень много лет я не чувствовал себя таким свободным. Становилось жарко, в я начинал ощущать голод.

ФРАНЦИЯ

ЖАН-ПЬЕР АНДРЕВОН

ЛИЦО

— На Венере…

— На Венере?

— Да, на Венере, именно на Венере. Если опуститься на ее поверхность, если ступить на пески Венеры, там, оказывается, вовсе не так жарко, как думали в те времена, когда в ее атмосферу засылали автоматические станции, которые разлаживались, прежде чем им удавалось спуститься достаточно низко и выяснить климатические условия на уровне почвы.

— Четыреста градусов?

— Да, четыреста по Цельсию, но только в средних слоях, там, где атмосфера плотнее всего, солнечное тепло аккумулируется в этой открытой оранжерее в триста километров толщиной. Но ниже, у самой почвы, не выше трехсот-четырехсот метров…

— В туннеле Форсайта?

— …на узкой полосе поверхности шириной примерно в двести километров, которая охватывает всю планету и проходит приблизительно через полюсы — да, туннель Форсайта, — там довольно умеренная температура. Тридцать, сорок градусов — ну, как на Земле, в Манхэттене в середине лета.

— Это благодаря ветру, да?

— Да, это благодаря ветру, благодаря постоянному урагану, который возникает из-за соприкосновения масс горячего воздуха солнечной стороны и холодного воздуха стороны, погруженной в тень.

— Это гигантский ветровой туннель…

— Это гигантский ветровой туннель, заполненный вечным потоком воздуха, летящего со скоростью триста километров в час. Ветер защищает его и от холода, в от жары, которые царят выше, всего в нескольких сотнях метров. Но ты же все это знаешь…

— Да, я знаю все это. Я слышал это по радио, видел по телевизору, я читал об этом в газетах, в журналах, в книгах, в твоей книге: в туннеле Форсайта, в биосфере туннеля Форсайта удалось провести изучение микроэкологии. Растения, бактерии, амебы и даже черви…

— Да, даже черви, которые никогда не видели звезд, потому что никогда не покидают глубин песка: они копошатся в нем и там они защищены от ветра, который все время перекатывает дюны и который швырнул бы их в небо или расплющил бы о саалы. Экология туннеля Форсайта — это хрупкий ансамбль, и трудно сказать, ведет ли эта жизнь непрерывную битву с ветром или же, наоборот, его вечное всеприсутствые помогает ей. В туннеле Форсайта существуют мхи, лишайники, грибы — в общем, все виды таллофитов, которым удается прорасти на скалах. Они остаются неподвижными в этом вихре. Там есть даже миниатюрные папоротники, а еще — странствующие сосудистые растения, они никогда не касаются почвы, они рождаются, растут, воспроизводятся и умирают в атмосфере, пока ветер мчит их со скоростью трехсот километров в час, а их микроскопические тонкие корни плавают среди частиц песка и пыли, принесенных со всей остальной планеты.

— Растения, несколько беспозвоночных. Это значит…

— Немного воды в этой песчаной почве и немного кислорода и азота, которые циркулируют под сдоем углекислого газа.

— Это значит…

— Да, жизнь. На Венере. На планете, которую считали смертоносной, пока не высадились на ней.

— И ты высадился на ней…

— Да, я высадился на ней. И я видел жизнь на этой кипящей и ледяной планете, где не видно ни Солнца, ни звезд, где не видно ничего, кроме желтых и рыжих струй ветра, который вечно дует, и воет, и стонет.

— И там, на Венере, ты нашел…

— Да, на Венере. Но ты же знаешь это наизусть. В туннеле Форсайта. Где еще это могло быть? Но ты же знаешь все это…

— Я ничего не знаю. Я слушаю тебя.

— Сволочь этот ветер.

— Что ты сказал?

— Сволочная сволочь этот ветер.

— Ты повторяешься, старина.

— И ветер тоже повторяется. Он только и делает, что повторяется. За десять метров ничего не видно. С меня хватит. Я отказываюсь. Вернемся.

— Нет, не вернемся. Это же моя поездка, черт побери! Единственная поездка для меня! Я ведь не метеоролог. И не эколог, и не вулканолог, и не геолог… И не военный! Я…

— Да-да, я знаю. Ты археолог, палеонтолог, антрополог и еще дюжина всяких «слогов». Но я скажу тебе одну вещь: я все спрашиваю себя — какого черта ты здесь делаешь? Я все спрашиваю себя — на кой черт в эту третью венериавскую экспедицию впихнули археолога, палеомашинолога… ну, короче говоря, такую бесполезную фигуру, как ты? Что ты надеешься найти да этой проклятой планете? Храм? Город, погребенный в песках? Полчища скелетов, которые приветливо помашут вам рукой за ближайшим поворотом? Да ведь яснее ясного, что в этом мире так же пусто, как у тебя в голове, бедняга! Всякая всячина, — бактерии, простейшие, черви — это пожалуйста, этого сколько угодно! Но какая-нибудь форма разумной жизни? Ах, оставьте! Это же пустые грезы. Ты просто мечтаешь!