Боги войны. Запрещенная реальность. Зеленая машина. - Жерар Клейн

— Мое задание почти выполнено. Самое большее — неделю.

— Дайте сюда! — Гримм вырвал микрофон из руки Джиллиада и резко спросил: — Кто ты, черт побери?

— Я уже говорил — прибор.

— А нельзя точнее?

— Ну… — Нейтральный голос звучал почти успокаивающе. — Ну, чтобы не слишком утомлять вашу фантазию, можно назвать меня, например, роботом…

Вельт проснулся, не подозревая, что положение за это время совершенно изменилось. Он протер глаза и спросил себя, почему он сидит на стуле. И свет уже не был таким ярким.

Он еще раз недоверчиво огляделся. Небольшая комната, почти ячейка, с серыми, нераскрашенными стенами, пластмассовый стул, стол. Он уже видел такие ячейки — в подземных туннелях больших городов. Это была жилая ячейка, это… он застыл. На пластиковом столе, прямо перед ним, стояла Машина Желаний.

Хотя призматическая трубка уже не была раскалена, все же было видно, что Машина совсем недавно была в употреблении.

Вельт почувствовал, как напряглись мышцы, почувствовал пустоту и панику. Куда подевались свет и Наивысший? Как он попал сюда? Где…

В это мгновение дверь распахнулась, и в ячейку вошли двое мужчин. На них была знакомая ярко-алая униформа, а лица казались пугающими.

Один из них взял Машину и схватил его за плечо.

— Идем с нами!

Вельт отрешенно уставился на него.

— Как?

— Не представляйся дураком, дружище, ты знаешь наказание за Машину. Ты ведь уже часто видел М-полицию. Ты арестован, — Они выволокли его из ячейки к поджидающему автомобилю. Машина тронулась так резко, что он едва не упал и выругался:

— Вы с ума сошли? Я иммунный. Я величайший иммунный — Я Джин Вельт.

Они непонимающе и с некоторым отвращением посмотрели на него.

— Тихо!

Вельт почувствовал, как в висках застучала кровь. И он погрозил им кулаком.

— Вас сожгут за это, идиоты!

Один из полицейских дал ему оплеуху.

Вельт пошатнулся и закричал:

— Вы меня совсем не поняли! Я иммунный. Я Вельт, руководитель иммунных!

Они поглядели на него, пожимая плечами.

— Кто такой Вельт?

— И для меня это новость. Всякий раз что-то новенькое, верно?

Вельт больше не проронил ни слова и сжал кулаки.

— Вы еще поплатитесь за это! — выпалил он наконец.

— Оставь это для суда, дружок.

Потом автомобиль остановился, и его повели к большому зданию. Его ввели в длинную, ярко освещенную комнату, где за полированным столом сидели трое мужчин в белых халатах.

Один из полицейских что-то им передал.

— Его бумаги, доктор Стид.

Стид коротко взглянул на них и отложил.

— Принесите ему стул. — Он подождал, пока принесут стул, а потом добавил: — Садитесь.

Кровь бросилась Вельту в лицо.

— А теперь послушайте меня. Я советую вам…

— Доктор сказал, садитесь. — Кто-то вдавил его в стул.

— Прежде чем мы начнем, надо устранить недоразумения. — Доктор Стид неприятно улыбнулся. — Возможно, позднее мы займемся вашей историей и вашими утверждениями. Но сейчас вам лучше ответить на вопросы, которые задаст трибунал. Я не собираюсь долго ходить вокруг да около. Если вы не сделаете этого, получите взбучку. Вы меня поняли?

— Я… — Вельт вдруг замолк, заметив, как один из полицейских в красном встал рядом с ним. В руках у него была резиновая дубинка, и он угрожающе ею помахивал.

— Да, сэр, — сказал Вельт скромно.

— Хорошо… Ваше имя?

— Вельт… Джин Вельт.

Доктор взял бумаги.

— Это ваш почерк?

— Да, сэр.

— Может быть, вы посмотрите на подпись?

Вельт открыл рот и, казалось, задохнулся. Как они это нашли?

— Ну?

— Дж… Джордж Меррис… сэр.

— Вы не отрицаете, что это ваше настоящее имя?

— Н-нет, сэр.

— Вы изменили его?

— Да.

— Джордж Меррис, вы были пойманы на том, Что пользовались Машиной Желаний. Вы можете к этому что-то добавить?

— Я не могу пользоваться Машиной, сэр. Я иммунный.

Доктор Стид вздохнул.

— Меррис, вы могли бы от счастья сказать, что смертная казнь недавно отменена, но и теперь перед вами долгое и утомительное лечение. Какое у нас сегодня число?

— Число? — Вельт подумал и назвал.

— Позади вас висит календарь. Взгляните на него. Как вы объясните разницу в год, два месяца и три дня? И вы все еще оспариваете, что использовали Машину?

— Я… я… — Вельт почти задушил в себе ответ. Где же он был больше четырнадцати месяцев?

Остерли в своем бюро курил трубку. Джиллиад был у Ванессы в ее бунгало, но Вельт ничего об этом не знал — он уже начинал спрашивать себя, существовали ли они вообще…

Фрэнк Ридли

ЗЕЛЕНАЯ МАШИНА

НЕОБЫЧАЙНЫЙ РАССКАЗ

— Открытия, создающие эпоху в науке, обычно не совпадают со временем научных съездов, — сказал мой друг Вильсон, нетерпеливо наливая себе виски с содовой. — Официальные собрания жрецов науки, право, никому не нужны. Присутствующие на них седовласые профессора не перестают нас уверять, что еще в дни их юности наука вступила в новую эру: почтенный вид этих жрецов внушает доверие — и нам начинает казаться, будто эта новая эра действительно наступила. Но как только мы освобождаемся от непосредственного влияния этих профессоров, мы замечаем, что над нами та же ветхая крыша, которая защищала от непогоды десятки прошлых научных съездов. Без сомнения, в летописи сенсационных достижений науки работам этих ученых парламентов будет отведено скромное место.

Мы с Вильсоном сидели на балконе клуба, глядя на Пикадилли, кипевший суетливой жизнью. Замечания моего друга были вызваны напыщенной и патетической до тошноты речью профессора Альберта Брауна, открывшего первое заседание съезда биологов.

Этот профессор стяжал мировую известность своими исследованиями в области биологии, особенно же поисками “недостающего звена”, результатом которых явилась его знаменитая теория “полярного происхождения человека”. К сожалению, профессор не обладал красноречием Демосфена, и его проникнутая крайним догматизмом речь была весьма утомительна, особенно в душном зале в жаркий июльский полдень. В конце концов доведенный до бешенства Вильсон покинул зал, и друзья с трудом отговорили его от намерения написать негодующее письмо в научные журналы о научных съездах вообще и о выступавшем профессоре в частности.

Мой друг был до такой степени охвачен этим намерением, что, пока мы шли по парку, направляясь домой, он то и дело угощал меня выдержками из своего воображаемого послания. Он уподоблял съезд церковному собору, а знаменитого профессора — римскому папе, напыщенному, непомерно тщеславному и самодовольному. Такого рода сравнение приобретало в устах Вильсона характер смертного приговора. Всякий знает, что Вильсон, имеющий мировое научное имя биолога, знаменит так же, как талантливейший журналист. Что же касается научной знаменитости Вильсона, то достаточно будет напомнить о его капитальном труде: “О морских родичах галапагосской черепахи”, создавшем действительно новую эру в области биологии моря.

Должен сказать, что я почувствовал значительное облегчение, когда мне удалось уговорить разгневанного Вильсона зайти со мной в клуб. Я рассчитывал успокоить бушевавшие в нем страсти соответствующими прохладительными напитками и надеялся, что роскошный вид, открывавшийся с балкона на парк Сент-Джеймс, подействует на него тоже успокоительно. К тому же мне хотелось узнать об изысканиях, проводившихся Вильсоном в тропических областях в течение пяти лет, пока мы были с ним в разлуке. Время тянулось для меня медленно в серой будничной работе. Мне приходилось читать зоологию, строго придерживаясь рамок, установленных университетской программой. Для Вильсона же, полагаю, среди коралловых лагун Тихого океана годы пролетели достаточно быстро.

Уютная обстановка клуба благотворно подействовала на моего друга. Однако его мрачное настроение еще не прошло, и он то и дело возвращался к волновавшей его теме.

— Много я за свою жизнь перевидел научных съездов, но мне довелось слышать только одну сенсационную речь, — сказал он. — До сих пор не знаю, что о ней и думать. — Он замолчал и погрузился в раздумье, медленно потягивая виски. — Вы знаете Джинкса? — внезапно спросил он меня.

— Конечно, — отвечал я. — Всякий, кто видел Джинкса, никогда его не забудет.

Я знавал Джинкса еще в университете, а впоследствии мы с ним вместе работали в отделе зоологических ископаемых в Кенсингтоне. Хотя я не видал Джинкса уже много лет, его образ с поразительной ясностью внезапно встал перед моими глазами: высокий бледный лоб, густые лохматые брови, тонкое, гибкое, жилистое тело. С первого взгляда нельзя было догадаться о железной, почти сверхчеловеческой выносливости этого человека. Особенно замечательны были его глаза — темные, быстрые, пронизывающие. Они то дерзко пылали, пытаясь проникнуть в тайны вселенной, то заволакивались думой; взор потухал, обращался куда-то вдаль, витая в темных глубинах, купаясь в затаенных озерах мысли. Это были глаза мечтателя-поэта и, вместе с тем, человека дела. Крупная, прекрасно сформированная голова указывала на необычайное развитие мыслительных способностей. Джинкс обладал своеобразной внешностью, весьма гармонировавшей с его внутренним содержанием. Мощный, гибкий ум и железное здоровье, казалось, делали для него доступным невозможное. Единственным его минусом был тяжелый характер: Джинкс был неисправимым эгоистом; зачатки гениальности сочетались в нем с невыносимым нравом.