Цветные Стаи - Алёна Дмитриевна Реброва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осмотревшись, я поняла, что крик идет из пещеры, и тут же поспешила туда. Но не сделала я и двух шагов, оттуда выбежал человек и понесся прочь. Он что-то сжимал в руке, а на его одежде я заметила кровь.
Я погналась за ним, но засранец прыгнул вниз с веревочного моста. Он был достаточно легкий, чтобы веревки выдержали его вес, но я не могла за ним последовать: я бы просто оборвала всю сеть, если бы прыгнула с такой высоты.
К счастью, к тому моменту уже подоспели стражники, и я указала им на скрывающегося среди мостов беглеца. Они взяли его на себя.
Я решила отправиться к пещере, откуда он выбежал, и узнать, что там произошло.
Когда я вошла внутрь, я увидела крошечную девочку. Она сидела возле трупа матери, из шеи которой торчал нож.
– А ну-ка иди сюда!
Я подхватила рыдающего от ужаса ребенка на руки, чтобы он не вздумал смотреть на труп.
– Где твой отец?… Ты знаешь, где живут твои родственники?… Бабушка есть?
Девочка молчала, ее всю трясло. Говорить осмысленно она была не в состоянии, лишь повторяла, «Мама! Мама!».
Я вынесла ее из пещеры и постучалась в ближайшую дверь. Наверняка соседи смогут приютить бедняжку, пока все не выяснится.
Мне открыла женщина лет сорока, она выглядела совершенно измученной.
– Что такое? – спросила она. – Я слышала крики.
– К ним забрался вор и… – подумав, я решила не напоминать девочке о случившемся своими словами. – Вы не могли бы забрать ребенка к себе, пока не отыщутся ее родные? Ей нельзя там находиться.
– Конечно, проходите!
Она открыла дверь, пропуская меня внутрь.
– Я расстелю ей кровать, а ты положи ее туда. Семга часто у меня ночует, когда мать на работе задерживается… у меня от сына комната осталась.
Я прошла через темную прихожую и зашла в комнату, где женщина зажгла грибной светильник.
– Вот, сюда!
Она сняла покрывала с лежанки, и я положила туда девочку.
– Посидишь с ней, пока я сделаю успокаивающий отвар?
– Посижу.
Женщина ушла, оставив меня одну с ребенком. Бедная девочка смотрела вокруг глазами, совершенно бешеными от ужаса.
– Где мама? – спросила она, глядя на меня так, словно от моего ответа зависела ее жизнь.
– Она умерла.
– Нет!…
– Да.
Семга залилась слезами, а потом начала кричать, словно умалишенная. Она попыталась вылезти из кровати и убежать домой, но я удержала ее и прижала к себе.
– Тише, – я гладила ее волосы, прижимая к своему плечу. – Тише, не кричи… тише… все пройдет, слышишь?… все пройдет!…
Я вспомнила, что творилось со мной, когда погибли мои родители. Они умерли у меня на глазах, на арене, когда у каждого за спиной было по два поражения. Они вонзили друг в друга копья: слишком любили друг друга, чтобы жить поодиночке. Меня они, видимо, любили меньше, потому что не подумали о том, каково мне, двенадцатилетней, будет смотреть на них. На следующий день должен был быть мою дебют на арене.
Вне себя от боли и ярости, я бросилась тогда на судью, хотела свернуть шею ему, а потом все стражникам, которые следили за поединком и не остановили это. Конечно же, мня поймали еще до того, как я добралась до судьи, и посадили в клетку, где держали несколько дней. Сколько клятв я тогда дала! Обещала себе когда-нибудь перебить столько надзирателей, чтобы их трупами можно было заполнить мусорную яму арены!… Что ж, и где сейчас все эти клятвы?
Все проходит.
– Все проходит, – шепнула я девочке, чувствуя, что она слишком ослабела и больше не сопротивляется. Я уложила ее обратно в кровать и укрыла одеялом.
Когда женщина пришла со своим отваром, Семга уже спала.
– Думаю, тебе это тоже не помешает, – она протянула мне чашку.
Я поднялась с лежанки и приняла напиток. Не то чтобы его свойства могли подействовать на меня, но в горле было слишком сухо после всего.
Я осмотрела комнату, в которой находилась.
Первое, что привлекло мое внимание, был огромный письменный стол. Сколько на нем было листов и свитков!
– Ваш сын ученый? – спросила я тихо. Столько бумаги я не видела даже в кабинете Командующей.
– Он был летописцем, – ответила женщина, улыбаясь странной улыбкой, грустной, но в то же время гордой. – Он обожал писать, пока его не забрали на Огузок из-за какой-то дурацкой песни.
Внутри меня зародилось нехорошее предчувствие. Чтобы немедленно покончить с ним, я подошла к столу и взяла первый попавшийся лист. Пробежав глазами какой-то нелепый стишок, который все равно не прочла бы, я остановила взгляд на подписи.
Я медленно опустила лист на место, а чашку поставила на стол, чтобы не расплескать все на бумаги.
– Я знала вашего сына на Огузке, – прошептала я, чувствуя, что готова сойти с ума.
– Что!?… – изумленно прошептала женщина. Ее лицо исказилось, чашка выпала из ее рук.
Я отвела ее на кухню и усадила напротив себя.
– Если хотите, я все вам расскажу, – сказала я. – Если нет, то я уйду, и вы сможете дальше думать, что захотите.
– Расскажи мне все!… – попросила она едва слышно. Ее душили слезы.
Вспоминая рассказы Дельфина, я пересказала ей все, что знала, до самой последней мелочи. Слова давались мне с трудом, я запиналась и временами думала, что просто не смогу говорить дальше. Но я заставляла себя продолжать: эта женщина имела право знать, каким невероятным упрямцем был ее сын! Она имела право гордиться им, а не тем жалким поэтишкой, которого она помнила.
За все время женщина ни разу не перебила меня, не задала ни одного вопроса. Она слушала молча и внимательно, а когда я закончила, вдруг улыбнулась.
– Все это время я чувствовала, что он жив, – едва слышно произнесла она. – Я боялась надеяться, называла себя дурой… но я оказалась права. Мой мальчик все-таки выжил!
Я покачала головой, слезы застилали мне глаза.
– Он погиб во время землетрясения.
– Я бы знала, если бы он погиб! – решительно возразила женщина. – Он жив, я чувствую это!
Я закрыла лицо руками и выдохнула, пытаясь успокоиться. Разумеется, для нее он жив! И всегда будет где-то там, под небом, которого она никогда не видела…
– Ты можешь считать, что я глупая старуха, но я говорю правду, – снова сказала она. – Можешь поверить мне, а можешь дальше думать, что захочешь!
Я попрощалась с женщиной, чьего имени так и не узнала,
