Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский

Этим следователем оказался лже-Кириллов.

Я дал.

Вскоре по Петербургу разбросали прокламацию: «19 ноября сего года под Москвою, на линии Московско-Курской ж. д., по постановлению Исполнительного комитета произведено было покушение на жизнь Александра II посредством взрыва царского поезда. Попытка не удалась. Причины ошибки и неудачи мы не находим удобным публиковать в настоящее время. Мы уверены, что наши агенты и вся наша партия не будут обескуражены неудачей, а почерпнут из настоящего случая только новую опытность, урок осмотрительности, а вместе с тем новую уверенность в своих силах и в возможность успешной борьбы… Обращаясь ко всем честным русским гражданам, кому дорога свобода, кому святы народная воля и народные интересы, мы еще раз выставляем на вид, что Александр II… – главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств… Для того чтобы сломить деспотизм и возвратить народу его права и власть, нам нужна общая поддержка. Мы требуем и ждем ее от России».

Так что оставалось только ждать: что они задумали теперь?

Я решил навестить моего родственника.

И навестил его через некоторое время. Это случилось шестого февраля 1880 года.

Дневникъ императора Александра II

Пятое покушение

Пишу в ночь с пятого на шестое февраля. Итак, пятое! Самое ужасное! Сначала они запретили своему царю свободно гулять в Летнем саду, потом – ездить за границу, потом – гулять рядом с дворцом, потом – ездить по железной дороге… Теперь я не имею права жить спокойно в собственном доме! Позор и стыд – сколько раз я говорил себе эти слова!

Я привез ее сюда… Чтобы знать, что она и дети в безопасности – здесь, в моем доме! Где жили пять поколений Романовых. Она так радовалась… и что оказалось?! Взрыв в моем доме! Пятое покушение. Предсказание цыганки… Уже считаю. Прежде не считал, в страшном сне не мог вообразить, что хозяина земли Русской на его земле, в его столице, а теперь в его доме будут травить, как дикого зверя… Цыганка сказала: «Вся твоя жизнь записана на ладони!» Отсюда пословица: «Ты передо мною, как на ладони»? Перед кем? Перед Ним?

Столько уже пережил тяжелых и небывалых впечатлений… Единственное утешение, что такова воля Божия и что Он спасает… Но как же вывести дорогую Россию из этого невыносимого, хаотического состояния? Как?.. Я все бессильно швыряю канделябры!

Накануне подбросили во дворец очередной смертный приговор… Первый раз они прислали его летом. Внизу стояла подпись «Исполнительный комитет Социально-революционной партии». И глупейшая печать – топор, кинжал и револьвер. Такие печати мы рисовали в детстве, когда играли в индейцев. В семь лет от имени индейцев я посылал такие устрашающие рисунки сверстнику Саше Адлербергу… И вот детская печать на приговоре царю всея Руси, сделанная жалкой кучкой неизвестных! Бред! Все – бред! Говорят, их не более пяти сотен. Думаю, утешительно лгут… Ну хорошо, пусть тысяча! Пусть две тысячи юнцов… А они юнцы! Все, кого мы захватили, – очень молодые люди. Против них вся наша мощь – армия, тюрьмы, полиция. И ничего! Новые бомбы, новые убийства.

Но нынешний ужасный день превзошел все!

Пятое февраля шло как обычно… В шесть вечера приезжал немецкий родственник, брат Маши. Надо было распорядиться об обеде. Обед был назначен в Желтой столовой. Пришел Адлерберг… Вдруг я увидел, как он постарел. И все вокруг стали отвратительно старыми… На днях вместе с Сашей (Наследником) был в Мариинском театре. Присутствовал двор. Вошел в ложу… Все как всегда! Все запели «Боже, царя храни». Эта строчка становится актуальнее с каждым днем… Публика встала, оборотившись лицом к ложе. И тут я увидел свой двор какими-то новыми глазами… Жирненькие, согбенные старички в золотых мундирах. Они тянули вверх морщинистые короткие шеи, как черепахи из своих золотых панцирей, перевитых орденскими лентами. Их аккуратно расчесанные седые усы и бакенбарды… А я помню их всех молодыми, черноволосыми… И рядом их супруги обнажили жирные, покрытые пудрой плечи… Да, наверное, и я выгляжу так же, когда милая смотрит беспощадными молодыми глазами… Эта мысль преследует!

И еще: как они все должны ненавидеть милую за победную молодость!

Адлерберг сообщил, что Императрица в забытьи и ходить к ней не следует. Какое страдание, как ее жаль… В конце Адлерберг с торжеством рассказал: уничтожили типографию террористов. Велико достижение – забрали жалкую типографию. К тому же при этом опять никого не захватили. Там были юнец и девушка… Отстреливались, потом покончили с собой. Подлинные имена устанавливаются… Лишить себя жизни! И во имя чего?! Мир сходит с ума!

Именно тогда и вошел он. Это был столяр – молодой, высокий, ладный. Пришел чинить стол. Появилась глупая привычка – после сообщений о каждой неудаче полиции швыряю канделябр… На днях очередным канделябром разбил ножку у письменного стола. Столяр, весело напевая, замазал трещину – запахло краской.

Адлерберг положил на стол подпольный журнал, захваченный вместе с типографией. Я бросил журнал в корзину для мусора.

– Теперь и этого у них не будет… С печатанием покончено, – усмехнулся Адлерберг.

И в этот миг столяр поднял голову… Огромный молоток лежал у самого стола…

Дикая мысль мелькнула – на миг показалось, что столяр сейчас убьет меня. Рука сжала пистолет в кармане (ношу его теперь постоянно).

Мгновение мы смотрели друг на друга. Столяр улыбнулся, поднялся с колен и, забрав молоток, поклонился и ушел. Мне показалось – улыбнулся издевательски!

Я подумал, что схожу с ума. На днях чуть не застрелил кавалергарда, который, увидев меня, спрятал за спину… сигарету! Показалось, что прячет револьвер.

Я решил погулять. Приказал адъютанту:

– Распорядись, голубчик, чтобы принесли шинель.

Адлерберг съежился.

– Ваше Величество отменили прогулки…

Испугался!

Прогулки я действительно отменил после тех выстрелов. Но какое-то юношеское озорство заставляло после гадостного журнала мерзавцев отправиться гулять.

Я не мог позволить им превратить меня в загнанное животное.

– Погода отличная, и снег валит, как на Рождество…

На лице Адлерберга – ужас, и он не мог его скрыть. Не потому, что боялся за меня, – боялся, что приглашу с собою. А ведь недавно это считалось знаком благоволения, великой удачей, за это сражались, подсиживали друг друга!

Я сказал Адлербергу беспощадное:

– Прогуляемся, Саша?

На улице мело. Пурга… Фонари были зажжены, хотя день. Исчезла в пурге Нева. И золотой шпиль крепости не был виден… Мы шли по Дворцовой площади. Я не узнавал своего Адлерберга. Высокий статный кавалергард вмиг стал лилипутом. Боится – сжался!

Я решил не искушать судьбу – обойти вокруг дворца, и хватит.

Зорко глядел по сторонам. Впереди, сзади и сбоку шли казаки.

Большое достижение – вернулись во дворец благополучно.

Между тем наступила половина шестого. Принц Гессенский уже должен был приехать… Принц – брат Императрицы. Впервые он прибыл в Россию вместе с Машей. Тогда это был молодой красавец, кладезь остроумных анекдотов, веселых шуток, что так выделяло его на фоне отцовского испуганного двора. Благосклонность папа´ и назначенное принцу огромное жалованье сулили ему самые радужные перспективы… Но интрижка с хорошенькой фрейлиной закончилась «интересным положением» девицы. Это было дело обычное, и фрейлину приготовились выдать замуж за какого-то ротмистра. Однако принц решил, что человек чести обязан жениться на девушке. Папа´ не терпел подобных шуток – мезальянсов в императорской Семье. Он тотчас выслал из России и принца, и беременную фрейлину. После смерти папа´ он иногда приезжает. Красота принца давно исчезла, остались от прежнего только глупые анекдоты. Но Маша любит его. Я постоянно чувствую свою вину перед больной Машей и хочу быть особенно галантен с ним. Я послал сыновей на вокзал – встретить его торжественно. Поезд, видно, опаздывал из-за пурги, и я решился все-таки навестить несчастную Машу.

Пошел обреченно. Мне больно видеть ее иссохшее тело.

Золотая гостиная. Золотые стены в свечах… Она спала в алом алькове. Около нее находились фрейлина Дарья Тютчева и доктор Боткин. Сказали, у нее была галлюцинация – разговаривала с покойным Никсом… Боткин сообщил, что она не сможет выйти к обеду и лучше ее не будить. Я печально вздохнул и ушел… Поспешил уйти!

Вспомнил свадьбу… Как она была тонка и хороша! Помню ее перед первой ночью. Её страх… моя нежность… Утром – белый сарафан, вышитый серебром и бриллиантами. На голове – бриллиантовая диадема, серьги, колье, браслеты… Все это она завещала мне. Она попросила вчера показать мне её завещание.

Вернулся в кабинет. И там ждало самое страшное. На бюро лежало написанное от руки: «Смеем убедить Ваше Величество, что граф Адлерберг не прав. Нападение на типографию не помешает свободной печати. Исполком революционной партии одновременно напоминает Вашему Величеству…» И далее шел смертный приговор – все с той же дурацкой овальной печатью с топором, кинжалом и револьвером.