С птицей на голове (сборник) - Юрий Петкевич

Как только бандиты скрылись в лесу, бедная Марфа Ивановна, оставшись одна с мертвецом, ужаснулась и побежала прочь, не оглядываясь, а яркий солнечный день показался ей ночью: солнце над головой испускало таинственный свет, как луна. Молодая женщина к этому времени находилась в положении, и в дороге у нее начались жуткие боли в животе, с каждым приступом все невероятнее. Когда она выбежала на большую дорогу, ведущую в Гробово, ей стало легче: и вдруг солнечный свет явился ее взору, и, услышав звон колокольчиков, Марфа Ивановна оглянулась и увидела приближающегося к ней городского извозчика, может быть, впервые катившего в Гробово. В коляске сидел огромный человек, и по мере того, как извозчик подъезжал к Марфе Ивановне, она узнавала в коляске полузабытого соседа Георгия, в сюртуке и в цилиндре — возвращающегося из Америки, и вот! — лицо его преобразилось: он узнал ее. Тут несчастная охнула, и села на землю, и затрещала песком на зубах, схватилась руками за шевелящееся внутри нее и закричала так, что Георгий Афанасьевич почувствовал в своем возвращении ужас: от этого крика волосы поднялись у него под цилиндром и мир для «американца» почернел, как серебро. Марфа Ивановна только ощутила сильные руки, которые ее подняли, а затем — струи свистящего воздуха, что овевали ее горячее лицо. Появившийся было вслед еще один извозчик, которого успела заметить Марфа Ивановна, раздваивался в ее глазах, полных слез, и в коляске один сосед Ксенофонт сидел, а другой Ксенофонт стоял, и — исчезли за облаками пыли…

3

Доставив Марфу Ивановну к ее родителям и выйдя из их дома, Георгий Афанасьевич огляделся по сторонам: деревенская улица оказалась пустынна, никто в Гробове не видел его и не изумился его облику и возвращению. Вдохновившись, огромный Георгий Афанасьевич со звериным своим печальным лицом возжаждал необыкновенного и торжественного. Он, еще не зная, что предпримет далее, всыпал извозчику в карман горсть золотых монет и решительно, жарко прошептал ему, так что тот полуоглох и скорее испугался, чем обрадовался, получив команду как можно громче кричать. Извозчик затрубил пронзительным голосом: «Эй, едет! Выходи!» — и поехал по деревне. Народ повалил из хат. Георгий Афанасьевич доставал из карманов золотые монеты и разбрасывал их по улице. Мужики, всем телом — чтобы больше золота захватить себе — падали на очень пыльную в ту пору дорогу. Драгоценные монеты тонули, как в воде, в пыли; скрежеща зубами, люди рылись в песке, выхватывая из рук друг у друга золото, и снова спешили за извозчиком, и опять падали всем телом на пыльную улицу. Толпа сопровождала извозчика, покуда тот не выехал обратно из деревни и не оказался на мосту через речку Сосну, и за ним — повернул с насыпной дороги в сторону бедной лачужки на другом берегу. Гробовские мужики еще долго стояли недвижимо у воды, остывая на ветерке от необыкновенных страстей, приходя в себя и осмысливая скудным умом своим то, что произошло, и — усмиренные, опечаленные и готовые обратиться к чему-то совершенно иному — увидели, как навстречу им приближался на другом извозчике маленький брат Георгия Афанасьевича, Ксенофонт, ужасно легкомысленный, хотя от трепета возвращения все внутри у него замирало.

В отличие от старшего брата Ксенофонт Афанасьевич не пожелал отличиться перед всем Гробовом и, не доезжая моста через речку Сосну, приказал извозчику свернуть с дороги к единственному на этом низком берегу ветхому домику, окруженному старыми вербами. Незадолго до отъезда на родину он заказал живописцу свой портрет в натуральный рост и теперь вез в коляске — напоказ — огромную картину в позолоченной раме, и получалось: один Ксенофонт сидел и ощущал превращение приобретенной им красоты в печаль, а другой Ксенофонт, неизменно улыбающийся, стоял. И — портрет в натуральный рост в позолоченной раме в руках возвращающегося на родину оказался как парус; и на просторе, от ветра, трудно его было удержать в руках. Тут навстречу затарахтел извозчик, доставивший домой Георгия Афанасьевича и уже катящий назад в город; сильно задумавшись, но вдруг спохватившись и сделав веселую гримасу, стегнул он лошадь и просвистал мимо, одарив и пылью, и скукой и затянув протяжную песню. Вот — Ксенофонт Афанасьевич подъехал к отеческому дому с раскрытыми окошками, заполненному собравшимися многочисленными родственниками, а оставшиеся на воздухе восхитились неотразимой картиной в сверкающей позолотой раме и оценили ее, подняв шум, на который все из домика выбежали как на пожар. Среди множества лиц выделялось огромное звериное лицо Георгия Афанасьевича, поразившее Ксенофонта переменой: старший брат не ликовал, а был растерян, и даже более того — странная, нехорошая печать читалась в его потухшем взоре. Родственники разахались и зарыдали: видимо, Георгий Афанасьевич не удосужился рассказать им, что маленький брат едет следом, — и стали целовать заплаканного и заспанного от длинной скучной дороги Ксенофонта Афанасьевича, и восторгаться им, и его сюртуком, и огромными, как шкафы, чемоданами, которые тут же стащили с извозчичьей коляски на траву. Ксенофонт Афанасьевич с беспорядочными ощущениями в душе стал открывать ключиками американские чемоданы, куда женские платья укладывались сразу во весь рост, а когда принялся раздавать подарки, разрыдался, как ребенок, и сквозь слезы наконец увидел, что попал на свадьбу, — затуманенный взор его нашел жениха с невестой; и хотя все вокруг радовались и смеялись, он тут же, как и Георгий Афанасьевич, догадался, что жизнь имеет свой порядок и оборачивается к началам своим; все перевернулось у него в голове, и нехорошее предчувствие омрачило его сознание: самый младший брат его Тимофей в праздничном костюме обнимал оставленную Яковом женщину и целовал ее шестые пальчики. Но другие родственники не замечали ничего и ничего не предчувствовали. Наоборот, только для них мелькали разноцветные бабочки и стрекозы; переливались золотые отражения волн на стволах верб; как лодочки — опавшие листочки уплывали по течению речки Сосны; под старыми деревьями скользили ласковые тени; и от нагретого дерева заборов и лачужки исходил особый старинный теплый запах, — когда в это время для наиболее чутких, находящихся в особом состоянии возвратившихся на родину раздавались в отдалении ужасные стоны, исходившие из деревни на другом высоком берегу, где бедная Марфа Ивановна рожала, и наконец «американцы» услышали плач ее первенца Филарета.

4

И вот когда с Марфой Ивановной в первом замужестве произошло вышеописанное несчастье и добрые родители ее стали искать любимой доченьке другого мужа, соседка Химка с низкого берега, которая медовые пряники пекла только для себя и целыми днями ела их, а детей своих многочисленных не глядела и нисколько не расстраивалась оттого, что большая половина из них поумирала во младенчестве, тут воспрянула всем своим беспечным духом и вновь самым рьяным образом стала возбуждать у сына Митрофана мысли о женитьбе на выгодной невесте. И в результате Митрофан Афанасьевич решился жениться на Марфе Ивановне, хотя у него было красное лицо в рябинах, красные волосы и красные глаза, как у вареного рака, так что ни одна девушка в деревне не обращала на него внимания. Вдобавок бедняга пас скотину в Гробове, а какое отношение женщин к пастухам — известно, и он научился в отместку не замечать их, но странное влечение к соседке осталось с детства, и когда он видел ее, красный, — вспыхивал, как огонь, и скорее скрывался с ее глаз. Митрофан Афанасьевич очень переживал из-за своей внешности, но после случившегося с Марфой Ивановной надеялся, что она обрадуется ему и такому (и так и оказалось), поскольку ей уже трудно было выйти замуж другой раз с ребенком; а тут и женихов в Гробове выпал недостаток — многих к этому времени забрали на начавшуюся войну. (Митрофан же Афанасьевич вместе с братьями-«американцами» поехал в город, и они там купили справки, что больны туберкулезом, а самый младший Тимофей предпочел судьбы не избегать, но и ему повезло — он в армии служил писарем.)

Так вот — после тихой свадьбы добрая матушка Марфы Ивановны вытерла слезы и приготовила только ей известную особую мазь и передала горшок с ней любимой дочери. Марфа Ивановна помазала своему другому мужу красное лицо в рябинах. Ночь и утро Митрофан Афанасьевич не спал, все его лицо пылало, кожа вздулась и покрылась волдырями. Он не мог выйти неделю на улицу и обдирал шкурки с лица. Когда у мужа Марфы Ивановны сошла старая кожа и лицо сделалось как у младенца, а рябины перешли на спину, и он прошелся по Гробову, принаряженный женой, то односельчане смотрели на него и спрашивали: «Кто это? Что за красавец?» Все девицы и женщины глаз от него не могли оторвать и ходили гужом за ним. Митрофан же Афанасьевич чувствовал себя будто в другой раз родившимся на белый свет, и поверить он никак долгое время не мог, что осуществились его мечты о Марфе Ивановне, и что у него новое красивое лицо, и что он будет проживать в усадьбе, как помещик.