Игра в поддавки - Александр Митич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот так и поужинаешь, бывало… — досадливо процедил я.
— Что делать будем? — вполголоса спросил Тополь.
— Да что делать? Буду делать то, что они требуют. А именно — сдаваться.
— Гм…
— Почему нет? Я закон не нарушаю. Ну то есть нарушаю, но только по мелочи. Скорее всего больше двух лет условно мне не дадут, особенно если адвоката хорошего нанять. Потому что «самовольное проникновение в Зону Отчуждения» — это вам не малолетних огуливать и не старушек топором по черепу. Это так, ерунда… Ну а касательно мокрых наших дел, так не было их, это же ясно как дважды два четыре.
— Ну… тебе виднее.
— В любом случае воевать с такой ордой — без мазы… — развел руками я. — Да и не в Зоне мы, чтобы воевать…
Тополь грустно кивнул. По этому кивку я понял, что если бы не смертельная усталость, которая навалилась на него своей тысячетонной тушей, он бы со мной, возможно, и поспорил. А так…
Тем временем голос из громкоговорителя повторил призывы к негодяйскому Владимиру Пушкареву, то есть ко мне, в третий раз.
— Это из-за меня, — сказала Ильза.
— Из-за тебя? Это вряд ли… — отмахнулся Тополь.
Продолжить этот интересный разговор мы никак не успевали — мне пора было сдаваться силам правопорядка. Не то раскатают избушку по бревнышкам…
Я вышел на покосившееся крыльцо своего неприглядного для внешнего наблюдателя жилища как был — в грязной, заляпанной ржавыми пятнами крови армейской майке и штанах-камуфляжках. На ногах у меня были стоптанные домашние тапочки с мордами собачек-далматинов — подарок предшественницы Мариши по имени Ася на какой-то из дней святого Валентина.
Вкупе со всклокоченными волосами и двухдневной небритостью все это давало феерическую картину: уголовник Пушкарев, не выдержав морального давления, является с повинной.
— Эй, вот он я! Я сдаюсь! — крикнул я, прикрывая глаза тыльной стороной ладони от слепящего света. — И я не вооружен! Что мне делать теперь?
Мне довольно долго не отвечали. Я даже успел подмерзнуть — в одной майке-то!
— Очень хорошо… — наконец сказал громкоговоритель, как мне показалось, сказал несколько обескураженно. Похоже, они не ожидали, что я сдамся так быстро и буду выглядеть таким жалким. — С вами хочет поговорить князь Лихтенштейнский Бертран Адам Третий! Стойте на месте, не двигайтесь!
«Хренасе! Вот это называется демократия! Мы в двадцать первом веке или в четырнадцатом? Это что же выходит, они военный парад перед моей халабудой развели, чтобы со мной, ничтожным смердом, поговорил этот самый князь, сияющий как небо?»
Тем временем по ту сторону от моей калитки совершил посадку понтовый вертолет R-77 «Aries».
Из него шустро выскочили шестеро безукоризненно одетых и отменно постриженных холуйков.
Один из них выдвинул раскладную лестницу, соединяющую с землей салон вертолета.
Остальные раскатали… красную ковровую дорожку. От вертолета к моему крыльцу. Церемония Оскара, мля.
Надо сказать, ковровая дорожка очень даже смотрелась на пыльных листьях загаженного воробьями и бродячими кабыздохами спорыша!
На эту- то ковровую дорожку и ступил высокий господин лет этак за шестьдесят, с орлиным профилем, бледным морщинистым лицом и седой, но достаточно густой шевелюрой. На господине был дорогой кашемировый костюм, неопределенного цвета галстук и идеально чистые туфли. Убейте меня, если я представлял себя князя Лихтенштейнского как-то иначе!
Рядом с князем шли еще три человека. По звериному блеску в глазах я признал в двух из них телохранителей. По интеллигентным очочкам — переводчика.
Движения князя были торопливыми и нервными. Как видно, он был доведен обстоятельствами до точки кипения.
— Где моя дочь? — громко спросил князь вместо «здрасьте».
Спросил, конечно, на немецком. Но переводчик тут же перегнал этот вопрос на мой родной язык — язык бесконечного сериала «Семья Пугачевых» и девчачьей рок-группы «Миннетки».
Поначалу я хотел напомнить старичку, что поздороваться неплохо бы. Но потом решил — перебьется.
— Ильза ист хиэр, — отчеканил я на немецком, удивляя себя самого. Это означало «Ильза здесь».
— Зи ист о’кей. Ихь руфе зи ан! — продолжал я, пользуясь всеобщим замешательством. Что означало: «Она в порядке. Я сейчас ее позову!»
И чтобы добить врага окончательно, я добавил:
— Юбригенс майн намэ ист Владимир. («Кстати, меня зовут Вова».)
— Ви Путин? — спросил ошарашенный князь. («Как Путина?»)
— Йа. («Да».)
— Битте… Их… Их либе зи зо… зо зэр… («Пожалуйста… Я так сильно ее люблю…») — И, произнеся эти слова, гонористый старик вдруг разрыдался, спрятав лицо на плече телохранителя.
Обслуга, военные и неопознанные гражданские лица, ставшие свидетелями этой сцены, смотрели на меня квадратными глазами, будто я был медведем, вышедшим из чащи и вдруг заговорившим человеческим голосом! Надо же, русский унтерменш — и говорит по-немецки!
Князь тем временем продолжал по-бабьи громко всхлипывать и причитать что-то неразборчивое.
А чего причитать, спрашивается?! Можно подумать, я украл эту Ильзу! Да я ей жизнь, между прочим, спас! Раз двадцать подряд! Но на то, чтобы объяснить это князю Лихтенштейнскому, запаса моего немецкого уже недоставало. Ничего, Ильза ему потом объяснит. Хочет, не хочет, а объяснить ей придется. Потому что папеньке нам деньги еще платить обещанные…
— Стойте здесь… Я сейчас ее приведу, — пообещал я.
Стоило мне захлопнуть за собой входную дверь, как настроение у меня начало портиться. И притом стремительно. Я вдруг понял, что сейчас эти суетливые люди из вертолетов возьмут, да и увезут куда-то принцессу Ильзу. Мою Ильзу.
Да- да, я уже привык думать о ней как о своей Ильзе. Привык, что она всегда рядом, что есть кого спасать. И парик ее совсем не портил… Говоря по правде, ей было неплохо даже без парика. «Весна в тифозном бараке» — это тоже в общем-то стиль, не хуже других. Ну то есть был еще шрам, пугающий, розовый. А с другой стороны — что в нем пугающего, ну подумаешь, какой-то шрам! В общем, лучше Ильза без волос и со шрамом. Чем Мариша кудрявая и здоровая. Да, я влюбился в немецкую принцессу. Нужно ли за это меня презирать? Или нужно жалеть?
Ильза и Тополь сидели за столом с каменными рожами истуканов с острова Пасхи.
Перед ними стояли тарелки с нетронутой свининой, тушенной в пиве «Пауланер». Мясо небось уже успело остыть…
— Там приехал твой папа, Ильза, — замогильным тоном сообщил я. — Понятия не имею, откуда он узнал, что ты здесь…
— Я думаю… он узнал из-за этого, — сказала Ильза, указательным пальцем поднимая со своей изрядной груди массивную подвеску в виде серебряного оленя, ту самую, что запомнилась мне с первой нашей встречи, когда я обнаружил их с «разрядившимся» сигомом Иваном на берегу Янтарного. — Тут такая штука… радио…
— Передатчик? — подсказал я.
Ильза кивнула.
— Ну, я бы на месте любого папаши так сделал, — проворчал Тополь. — Чтобы всегда знать, в каком именно клубе дочурка дергает по ноздре… Если бы не Каменное Небо, которое полностью отгородило их вместе со всеми радиосигналами от внешнего мира, они бы нашли Ильзу с Иваном еще в день крушения вертолета!
— В общем, собирайся, они ждут, — сказал я, хотя не совсем понятно, что именно Ильзе надо было собирать, вещей-то у нее не было!
И в этот момент Ильза… бросилась мне на шею и расплакалась.
— Комбат! Комбат! — бессмысленно повторяла она, очень по-крестьянски хлюпая своим аристократическим носом. — Владимир! Ты такой… ты… самый лучший!
Прозвище «Комбат» она произносила как «Комбать». А имя Владимир — как Владими р…
— Ну что ты ревешь… Мы же не навсегда расстаемся! — утешал ее я.
«Или навсегда?»
— Скоро увидимся, принцесса ты моя на горошине! Ты себе парик новый купишь, лучше прежнего…
— Правда увидимся?
— Да правда, правда, на вот, высморкайся…
Тополь смотрел на нас как на двух умственно отсталых. Выражаясь деликатно, он не слишком верил в любовь. Тем более — в любовь между принцессой и сталкером.
Дальнейшее не представляет особого художественного интереса. Ильзу увезли домой. А нам с Тополем выдали деньги. В спортивной сумке. Как выяснилось чуть позднее, деньги у них были приготовлены загодя, они думали, мы будем удерживать Ильзу в заложниках…
Итак, деньги. По сто тонн на брата. Некисло, да?
Выглядело все это так, будто мы с Тополем поймали в Зоне мегаценного живого зверя. И выгодно продали его в иноземный зверинец.
Деньги, конечно, подсластили пилюлю. Но все равно мне было грустно. Той ночью мы с Тополем нахреначились вдрабадан, благо у меня в баре обнаружилась непочатая литровая бутыль первоклассной ирландской отравы «Тулламор Дью». Оно, конечно, если по уму, то надо было бы схватить лихтенштейнские денежки в охапку и бежать куда подальше. Но разве мы с Комбатом делаем что-нибудь «по уму»?
