Божественная комедия (илл. Доре) - Данте Алигьери

Песнь шестнадцатая

Пятое небо — Марс (продолжение)

О скудная вельможность нашей крови!Тому, что гордость ты внушаешь намЗдесь, где упадок истинной любови,

Вовек не удивлюсь; затем что там,Где суетою дух не озабочен,Я мыслю — в небе, горд был этим сам.

Однако плащ твой быстро укорочен;И если, день за днем, не добавлять,Он ножницами времени подточен.

На «вы», как в Риме стали величать,*Хоть их привычка остается зыбкой,Повел я речь, заговорив опять;

Что Беатриче, в стороне, улыбкойОтметила, как кашель у другой*Был порожден Джиневриной ошибкой.

Я начал так: «Вы — прародитель мой;Вы мне даете говорить вам смело;Вы дали мне стать больше, чем собой.

Чрез столько устий радость овладелаМоим умом, что он едва несетЕе в себе, счастливый до предела.

Скажите мне, мой корень и оплот,Кто были ваши предки и которыйВ рожденье ваше помечался год;

Скажите, велика ль была в те порыОвчарня Иоаннова,* и в нейКакие семьи привлекали взоры».

Как уголь на ветру горит сильней,Так этот светоч вспыхнул блеском ясным,Внимая речи ласковой моей;

И как для глаз он стал вдвойне прекрасным»,Так он еще нежней заговорил,Но не наречьем нашим повсечасным:

«С тех пор, как „Ave“ ангел возвестилПо день, как матерью, теперь святою,Я, плод ее, подарен свету был,

Вот этот пламень, должной чередою,Пятьсот и пятьдесят и тридцать кратЗажегся вновь под Львиною пятою.*

Дома, где род наш жил спокон, стоятВ том месте, где у вас из лета в летоВ последний округ всадники спешат.*

О прадедах моих скажу лишь это;Откуда вышли и как звали их,Не подобает мне давать ответа.

От Марса к Иоанну,* счет таких,Которые могли служить в дружине,Был пятой долей нынешних живых.

Но кровь, чей цвет от примеси Феггине,И Кампи, и Чертальдо помутнел,*Была чиста в любом простолюдине.

О, лучше бы ваш город их имелСоседями и приходился рядомС Галлуццо и Треспьяно ваш предел,*

Чем чтобы с вами жил пропахший смрадомМужик из Агульоне* иль инойСиньезец,* взятку стерегущий взглядом!

Будь кесарю не мачехой дурнойНарод, забывший все, — что в мире свято,А доброй к сыну матерью родной,

Из флорентийцев, что живут богато,Иной бы в Симифонти поспешил,*Где дед его ходил с сумой когда-то.

Досель бы графским Монтемурло* слыл,Дом Черки оставался бы в Аконе,*Род Буондельмонти бы на Греве* жил.*

Смешение людей в едином лонеБывало городам всего вредней,Как от излишней пищи плоть в уроне.

Ослепший бык повалится скорейСлепого агнца; режет острой стальюЕдиный меч верней, чем пять мечей.

Взглянув на Луни и на Урбисалью,*Судьба которых также в свой чередИ Кьюзи поразит, и Синигалью,*

Ты, слыша, как иной пресекся род,Мудреной в этом не найдешь загадки,Раз города, и те кончина ждет.

Все ваше носит смертные зачатки,Как вы, — хотя они и не видныВ ином, что длится, ибо жизни кратки.

Как берега, вращаясь, твердь луныСкрывает и вскрывает неустанно,Так судьбы над Флоренцией властны.

Поэтому звучать не может странноО знатных флорентийцах речь моя,Хоть память их во времени туманна.

Филиппи, Уги, Гречи видел я,Орманни, Кателлини, Альберики —В их славе у порога забытья.

И видел я, как древни и великиДель Арка и Саннелла рядом с ним,Ардинги, Сольданьери и Бостики.*

Вблизи ворот, которые такимНагружены предательством, что далеКорабль не может плавать невредим,*

В то время Равиньяни обитали,Чтоб жизнь потом и графу Гвидо дать,И тем, что имя Беллинчоне взяли.*

Умели Делла Пресса управлять;И уж не раз из Галигаев лучшийУкрасил позолотой рукоять.*

Уже высок был белий столб,* могучиФифанти, те, кто кадкой устыжен,*Саккетти, Галли, Джуоки и Баруччи.

Ствол, давший ветвь Кальфуччи,* был силен;Род Арригуччи был средь привлеченныхК правлению, род Сиции почтен.

В каком величье видел я сраженныхСвоей гордыней!* Как сиял для всехБлеск золотых шаров непосрамленных!*

Такими были праотцы и тех,Что всякий раз, как церковь опустеет,В капитуле жиреют всем на смех.*

Нахальный род,* который свирепеетВслед беглецу, а чуть ему поднестьКулак или кошель, — ягненком блеет,

Уже тогда все выше начал лезть;И огорчался Убертин Донато,*Что с ними вздумал породниться тесть.

Уже и Капонсакко на МеркатоСошел из Фьезоле;* и процвелиИ Джуда меж граждан, и Инфангато.

Невероятной истине внемли:Ворота в малый круг во время оноОт Делла Пера имя повели.*

Кто носит герб великого барона,Чью честь и память, празднуя Фому,Народ оберегает от урона,

Те рыцарством обязаны ему;Хоть ищет плотью от народной плотиСтать тот, кто этот щит замкнул в кайму.*

Я Импортуни знал и Гвальтеротти;И не прибавься к ним иной сосед,То Борго жил бы не в такой заботе.*

Дом, ставший корнем ваших горьких бед,Принесший вам погибель, в злобе правой,И разрушенье бестревожных лет,

Со всеми сродными почтен был славой.О Буондельмонте, ты в недобрый часБрак с ним отверг, приняв совет лукавый!*

Тот был бы весел, кто скорбит сейчас,Низринь тебя в глубь Эмы* всемогущий,Когда ты в город ехал в первый раз.

Но ущербленный камень, мост блюдущий,*Кровавой жертвы от Фьоренцы ждал,Когда кончался мир ее цветущий.

При них и им подобных я видалФьоренцу жившей столь благоуставно,Что всякий повод к плачу отпадал;

При них народ господствовал так славноИ мудро, что ни разу не былаЛилея опрокинута стремглавно*

И от вражды не делалась ала».*

Песнь семнадцатая

Пятое небо — Марс (продолжение)

Как вопросить Климену* , слыша новость,Его встревожившую, поспешилТот, кто в отцах родил к сынам суровость,*

Таков был я, и так я понят былИ госпожой, и светочем священным,Который место для меня сменил.

И Беатриче: «Пусть не будет пленнымОгонь желанья; дай ему пылать,Отбив его чеканом сокровенным;

Не потому, чтобы ты мог сказатьНам новое, а чтобы приучиться,Томясь по влаге, жажды не скрывать».

«Мой ствол, чей взлет в такие выси мчится,Что, как для смертных истина ясна,Что в треугольник двум тупым не влиться,

Так ты провидишь все, чему данаВозможность быть, взирая к Средоточью,В котором все совместны времена, —

Когда Вергилий мне являл воочьюУтес, где дух становится здоров,И мертвый мир, объятый вечной ночью,

Немало я услышал тяжких словО том, что в жизни для меня настанет,Хотя к ударам рока я готов;

Поэтому мои желанья манитУзнать судьбу моих грядущих лет;Стрела, которой ждешь, ленивей ранит».

Так я промолвил, вопрошая свет,Вещавший мне; так, повинуясь строго,Я Беатриче выполнил завет.

Не притчами, в которых вязло многоГлупцов, когда еще не пал, заклан,Грехи людей принявший агнец бога,*

Но ясной речью был ответ мне дан,Когда отец, пекущийся о чаде,Сказал, улыбкой скрыт и осиян:

«Возможное, вмещаясь в той тетради,Где ваше начерталось вещество,Отражено сполна в предвечном взгляде,

Не став необходимым оттого,Как и ладьи вниз по реке движеньеОт взгляда, отразившего его.

Оттуда* так, как в уши входит пеньеОрганных труб, все то, что предстоитТебе во времени, мне входит в зренье.

Как покидал Афины Ипполит,Злой мачехой гонимый в гневе яром,*Так и тебе Флоренция велит.*

Того хотят, о том хлопочут с жаромИ нужного достигнут без трудаТам, где Христос вседневным стал товаром.*

Вину молва возложит, как всегда,На тех, кто пострадал; но злодеяньяИзобличатся правдой в час суда.

Ты бросишь все, к чему твои желаньяСтремились нежно; эту язву намВсего быстрей наносит лук изгнанья.

Ты будешь знать, как горестен устамЧужой ломоть, как трудно на чужбинеСходить и восходить по ступеням.

Но худшим гнетом для тебя отнынеОбщенье будет глупых и дурных,Поверженных с тобою в той долине.

Безумство, злость, неблагодарность ихТы сам познаешь;* но виски при этомНе у тебя зардеют,* а у них.

Об их скотстве объявят перед светомПоступки их; и будет честь тебе,Что ты остался сам себе клевретом.

Твой первый дом в скитальческой судьбеТебе создаст Ломбардец знаменитый,*С орлом святым над лестницей в гербе.

Тебя укроет сень такой защиты,Что будут просьба и ответ у васВ порядке необычном перевиты.

С ним будет тот,* кто принял в первый часТакую мощь от этого светила,*Что блеском дел прославится не раз.

Его толпа еще не отличилаПо юности, и небо вечный сводВокруг него лишь девять лет кружило;

Но раньше, чем Гасконец проведетВысокого Арриго,* безразличьеК богатствам и к невзгодам в нем сверкнет.

Так громко щедрое его величьеПрославится, что даже у враговОно развяжет их косноязычье.

Отдайся смело под его покров;Через него судьба преобразитсяДля многих богачей и бедняков.

В твоем уме о нем да впечатлится,Но ты молчи…» — и тут он мне открылНевероятное для очевидца.

Затем добавил: «Сын, я пояснилТо, что тебе сказали; козни этиКруговорот недальний затаил.

Но не завидуй тем, кто ставил сети:Давно отмщенной будет их вина,А ты, как прежде, будешь жить на свете».

Когда я понял, что завершенаРечь праведной души и что основа,Которую я подал, заткана,

Я произнес, как тот, кто от другогоСовета ждет, наставника ценя,В желаньях, в мыслях и в любви прямого:

«Я вижу, мой отец, как на меняНесется время, чтоб я в прах свалился,Раз я пойду, себя не охраня.

Пора, чтоб я вперед вооружился,Дабы, расставшись с краем, всех милей,Я и других чрез песни не лишился.

В безмерно горьком мире, и, поздней,Вдоль круч, с которых я, из рощ услады,Взнесен очами госпожи моей,

И в небе, от лампады до лампады,Я многое узнал, чего вкуситьНе все, меня услышав, будут рады;

А если с правдой побоюсь дружить,То средь людей, которые бы звалиНаш век старинным, вряд ли буду жить».

Свет, чьи лучи улыбку облекалиМной найденного клада, засверкал,Как отблеск солнца в золотом зерцале,

И молвил так: «Кто совесть запятналСвоей или чужой постыдной славой,Тот слов твоих почувствует ужал.

И все-таки, без всякой лжи лукавой,Все, что ты видел, объяви сполна,И пусть скребется, если кто лишавый!

Пусть речь твоя покажется дурнаНа первый вкус и ляжет горьким гнетом, —Усвоясь, жизнь оздоровит она.

Твой крик пройдет, как ветер по высотам,Клоня сильней большие дерева;И это будет для тебя почетом.

Тебе явили в царстве торжества,И на горе, и в пропасти томленьяЛишь души тех, о ком живет молва, —

Затем что ум не чует утоленьяИ плохо верит, если перед нимПример, чей корень скрыт во тьме забвенья,

Иль если довод не воочью зрим».

Песнь восемнадцатая