Испанский гамбит - Стивен Хантер

Флорри молчал.

– Сейчас мы подходим к шедевру товарища Флорри. И этим шедевром является мост, который они якобы героически взорвали.

– Да я чуть не погиб на вашем идиотском мосту! – закричал возмущенный Флорри. – Там сотня людей полегли в тот день, сволочь вы эдакая!

– Но фашистам ведь было заранее известно о вашем задании, разве не так?

– Да, было. Нас предали. Но не мы же сами себя предали.

– И разве вы не признаете тот факт, что из всех нападавших вы, и только вы, уцелели?

– Конечно признаю. Уцелел, но мы же взорвали этот хренов мост. И следа от него не оставили.

– И разве вы не признаете, товарищ Флорри, что наступление на Уэску к моменту вашей операции на мосту было уже предано? Предано вами? И потому взрыв моста уже не имел никакого значения? И разве является совпадением тот факт, товарищ Флорри, что в тот самый день погиб талантливый английский поэт и известный деятель революции товарищ Джулиан Рейнс? Ваш друг, кажется? И соотечественник?

– Он погиб от пули фашистов. Джулиан был настоящим героем. И он бы не пожертвовал своей жизнью ради таких сволочей, как вы, если бы знал, как обернется дело.

– У нас имеются сведения о том, что вы стояли над его телом с оружием в руке. Признайтесь, что вы застрелили его.

– Нет. Я этого не делал.

– Кто же в таком случае его убил?

– Та старая испанка. И тем спасла его от горшей участи. Пули попали ему в спину и в легкие. Он не мог двигаться, у него изо рта хлестала кровь.

– Но вы отдали приказ той женщине застрелить героя?

– Я не отдавал такого приказа. Вы – бесчестный человек.

«Еще не поздно. Выдай им Джулиана. Это будет прекрасным аргументом: Джулиан в качестве шпиона».

– Думаю, трибуналу будет небезынтересно узнать, что Джулиан Рейнс питал обоснованные подозрения относительно комрада Флорри. Я зачитаю вам строки из его неоконченной – увы! – поэмы «Pons».

Прежде чем начать, он улыбнулся Флорри.

Под наружностью доброго человека,Чьи губы смеются и глаза блестят,В его костях, крови и душеЖивет другой, выжидая,Когда нанести злой удар.

– Не любопытно ли это, товарищ Флорри? Не вас ли тут описал поэт?

Нет, конечно не его. Джулиан говорит тут о себе самом, о своем тайном «я».

– Кого же еще мог описать Джулиан Рейнс?

Флорри поднял глаза. 

«Выдай же им Джулиана», – сказал он себе и тут же понял, что, в сущности, это ни к чему не приведет. Они не имеют Джулиана. Но они имеют его.

– Признаюсь, я провел много часов, пытаясь разрешить эту загадку, – продолжал Стейнбах, – прежде чем мне наконец это удалось. И я не скрываю, что несу свою долю ответственности за то, что не сделал этого раньше. И готов предстать перед судом. Может быть, суд надо мной должен начаться сразу по вынесении решения по делу товарища Флорри. Но суть происшедшего в том, что, где бы ни находился этот человек или его подруга, они имеют странное обыкновение бесследно исчезать. А каждая миссия, в которой он бывал задействован, имеет такое же обыкновение заканчиваться плачевно. И каждое такое исчезновение, и каждая такая неудача забивают очередной гвоздь в гроб нашей партии.

– Сильвия не имеет ничего общего с этим делом. Она совершенно ни при чем.

– Скажите, товарищ Флорри, случайным ли является тот факт, что, когда наш товарищ Карлос Бреа сидел за столиком в кафе «Ориенте», рядом с ним оказалась ваша девушка? И в ту же минуту появилась русская тайная полиция, а через несколько мгновений наш товарищ Бреа был убит наповал? Это произошло прямо на улице, и стреляли люди, которых поддерживает НКВД.

Тут Флорри внезапно осенило.

– Даты! – вскричал он. – Припомните даты! Я прибыл в Барселону в начале января, а аресты ваших людей начались задолго до этого. Разве этот факт не доказывает моей невиновности?

Но Стейнбах был готов ответить на этот вопрос.

– Представьте, нет. Этот факт ничего не доказывает. До января аресты проводились без всякой схемы, НКВД хватало людей вслепую. Один факт уже доказывает то, что основания для арестов были сугубо неполитическими: большинство арестованных являлись портовыми служащими, докерами и мелкими сотрудниками Морского комитета. Исчезли дюжины подобных людей. Но когда прибыли мистер Флорри и мисс Лиллифорд, дело, как по волшебству, изменилось: аресты и ликвидация членов ПОУМ приобрели закономерный характер.

Гнев, разгоревшийся во Флорри, прорвался:

– Я сражался за вас, люди. Ради вас я убивал. Я чуть не погиб – был на краю гибели – из-за вашей идиотской партии. Человек, которого я любил больше всего на свете, погиб ради вашей партии. Эта девушка месяцы напролет работала в вашей вонючей газетенке. За что к нам такое отношение?

– Вы предали товарищей из руководства партии. Вы предали рабочий класс всего мира. Предали своих соотечественников, таких как Джулиан Рейнс и Билли Моури. Вы предали идеалы нашего будущего. Вы и ваш хозяин, который сидит в Кремле. К сожалению, до него нам пока не добраться. Но вам придется ответить.

Когда настало время обратиться к суду, Флорри продумал каждое слово.

– Комрад, что бы вы хотели сказать трибуналу?

– Я прошу трибунал, – начал Флорри и тут же почувствовал себя последним идиотом, – раз вы намерены расправиться со мной, пощадить девушку. Она не имеет к вашим обвинениям никакого отношения.

– Ну, если вы готовы признаться в содеянном, это может ей помочь, – сказал Стейнбах. – В самом деле, облегчите ее участь. Вас же, разумеется, мы не можем пощадить.

– Но я не могу признаться в том, чего не совершал. Вы от меня уж очень многого требуете.

Стейнбах подошел к тому месту, где сидел Флорри, и чуть наклонился к нему, словно намереваясь сообщить что-то личное.

– Видите ли, Флорри, если вы признаетесь, то этим значительно облегчите нашу задачу. Такое признание для нас было бы отнюдь не лишним.

– Но я не стану признаваться в том, чего я не делал. Если вы собираетесь застрелить меня, стреляйте. И на этом покончим.

– Собственно, какое это имеет для вас теперь значение? Я говорю о том, что вы могли бы оказать помощь партии.

Флорри в изумлении уставился на него.

– Однако, – он едва находил слова для ответа, – вы слишком многого ожидаете от меня! Я ни в чем не виновен, вам это прекрасно известно, и тем не менее ваш трибунал намерен вынести смертный приговор. И теперь у вас хватает наглости еще просить меня об услуге? Предлагаете мне оговорить себя?

– Видите ли, для нас это чрезвычайно важно. Взгляните на дело со стороны: виновны вы там или невиновны, не в этом суть происходящего.

– Но для меня суть именно в этом.

– А вы взгляните на это дело по-другому. Должны же вы научиться видеть объективные ценности, хоть это и довольно поздно в вашем случае. Суть в том, что шпион действительно существует. Это бесспорно. Мне известно, где он находится и как он работает. Я долгие часы провел, размышляя над этим. Да, этот факт неопровержим. Вы, возможно, еще пять-шесть человек, включая покойного Джулиана Рейнса, выполняли шпионские задания. Возможно, их выполняла и ваша девушка.

– Стоп!

– Прошу вас, комрад. У нас нет времени на сантименты. В этой большой игре приговорены к смерти не только вы, но и мы тоже. Меня разыскивает вся Барселона, остальным тоже не спастись, они погибнут вместе со мной. Но то, что положено на чашу весов, гораздо важнее наших жизней, важнее самой Барселоны. Видите ли, есть и другие силы в нашей борьбе за душу левого движения. Троцкий, конечно, является одной из таких сил, но, опять же, личность значит не так уж много в сравнении с идеей мировой революции. А за эту идею стоит отдать жизнь. И смысл этой жертвы вот в чем. Если нас разобьют здесь, под Барселоной, потому что наши идеи плохи, потому что мы оказались идеологически несостоятельны, потому что нам не поверили люди, тогда, значит, наши теории ошибочны и мы приговорены к смерти судом истории. Но взгляните на дело с другой стороны. Если нас разбили под Барселоной потому, что мы оказались жертвой предательства, потому что Сталину удалось подослать к нам Иуду, тогда наши идеи живут и вдохновляют. В действительности Москва так напугана нашей работой здесь, что сам Сталин возглавил борьбу против нас. И это не может не впечатлять. Поэтому-то, понимаете, нам так необходим образ шпиона. Даже не так важно, кто им является на самом деле. Важно, чтобы мы выявили его, допросили, осудили и казнили. Теперь вам ясно, как нам жизненно необходимо ваше признание? Почетный венок на челе истории. Где ваше чувство долга? В конце концов, чему вас учили в Итоне?

– К черту Итон. Все, что меня беспокоит, это судьба Сильвии.

– Вас можно понять. Она очаровательна. Флорри, и я был когда-то молод и влюблен. Моя возлюбленная погибла от руки Friekorps[113] в Мюнхене, в девятнадцатом. Они изнасиловали ее, избили и расстреляли. Это навсегда лишило меня иллюзий. И глаза.