Песни китов - Владимир Шпаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но почему-то иногда накатывает тоска. И хочется улететь в забытый богом городишко, где были завод, карьер и бронированная машина, что ползла по барханам, чтобы плюхнуться в озеро. Где были поломанные часы, что чинились на раз, и мотоциклы, на которых гонял со страшной силой… Нет, мотоцикл есть и сейчас, чоппер «Suzuki boulevard», на нем двести пятьдесят выжимаешь за полминуты! Но не хочется выжимать, потому что некого сажать на заднее сиденье. Да и не хочется никого сажать.
Поддавшись наваждению, Мятлин тоже писал о брошенных женах, холостяцкой квартире, надоевших поездках за рубеж, о Пряжске, о Клыпе, о встрече с военпредом Деркачом, даже о тетрадке, которую хитростью выцыганили у матушки Рогова. А в финале пространного пассажа зачем-то написал о том, что утратил способность к синестезии.
«Способность к чему?» – попросили уточнить.
В другое время Мятлин съехидничал бы, но тут терпеливо разъяснил особенности феномена.
«Понятно, – откликнулся визави. – Я тоже кое-что утратил».
«Ну да? Судя по твоим картинкам, ты только приобретаешь, а не утрачиваешь!» (Не удержался-таки от иронии.)
«Я теперь уязвим для электричества. Удивительно: в Штатах даже напряжение в два раза меньше – сто десять вольт. Но меня недавно так тряхнуло, когда в блок питания полез… Как думаешь, что это значит?»
Мятлин задумался, отстучал:
«Один мой друг сказал: нас наказывает жизнь. Она что-то нам дает, но мы не можем понять – зачем? А если дар не используют, его лучше забрать назад».
Мировая паутина дрожала от напряжения, связывая миллиарды людей, и одной из бесчисленных связей была нить, соединявшая два одиночества, что неожиданно слиплись и боятся отлипать. На время они забыли о том, что были участниками матча с невероятным количеством раундов, и жажду того, чтобы судья встал между ними и поднял руку победителю. Увы, судьи вообще не было. И зрителей в зале не было, их окружала пустота, и тут хочешь не хочешь, а приходится наводить мосты.
Их лихорадочное замирение напомнило сцену, когда Мышкин с Рогожиным наконец успокаиваются возле тела мертвой Настасьи Филипповны. Только покой был иллюзорным: когда лихорадка прошла, желание общаться испарилось. Вскоре Мятлин даже убил адрес на gmail, дававший возможность мгновенного контакта с бывшим (бывшим ли?) соперником.
Несомненно было одно: ушло что-то важное, придававшее жизни если не смысл, то хотя бы видимость смысла. Так бывает, если вынуть краеугольный камень из строения: оно может простоять какое-то время, но потом непременно обрушится, превратившись в груду битых кирпичей. А поскольку грудой становиться не хотелось, нужно было сделать еще шаг. Вот только какой?
Между тем подкатила зима, закружили вьюги, а свободные дни заканчивались. Не желавший выходить на работу Мятлин тупо глядел в окно, за которым на карнизе скопился небольшой сугроб, и размышлял о смысле слов «дни без содержания». С бюрократической точки зрения все было понятно, а с общечеловеческой? Дни без содержания – это же большинство дней нашего бренного существования! Кажется, еще вчера содержание было, жизнь чем-то наполнялась, и вот – дырка в бурдюке твоего личного бытия, и содержание неумолимо из него утекает…
За пару дней до выхода на службу он оторвал себя от кресла и, тепло одевшись, вышел на холод. Ехать пришлось далековато, на Тихорецкий, где возле трамвайного кольца высился комплекс современных зданий с небольшой пристройкой справа. В пристройку, где располагалась цитологическая лаборатория, он и направился.
Взбежав по ступеням, долго нажимал кнопку звонка, не понимая: звонит ли тот вообще? Но спустя минут пять лязгнула щеколда, большая металлическая дверь приоткрылась, и на пороге возникло существо женского рода в облезлой шубе и вязаной шапочке.
– Чего надо? – недовольно спросило существо. – Вход в институт – через центральную проходную!
– Извините, я привык здесь…
– Мало ли к чему вы привыкли!
Когда собрались хлопнуть дверью, Мятлин подставил ногу.
– Мне нужен Вольский, – проговорил он быстро.
– Артем Борисыч, что ли? – пробурчала привратница.
– Именно он. Он сам меня пригласил и сказал, чтобы я входил через эту дверь!
– Тогда заходи, что ли…
Помещение было поделено на нижнюю часть и что-то типа антресоли, куда вела железная лестница. Он был здесь так давно, что не помнил, была антресоль или появилась годы спустя. Да и не интересовало его тогда устройство лаборатории, где коллектив фанатиков влезал в тайны «ее величества клетки». Так выражалась Лариса, пытавшаяся внедрить в мятлинскую башку азы цитологии, которую она же именовала виталогией. Дескать, тайна жизни гнездится именно там, в крохотной клетке, в ее загадочной плазме, вот только не дается тайна уму человеческому. Мятлин же скептически усмехался и норовил побыстрее утащить искательницу жизненных тайн на очередную тусовку…
Сняв пальто, он тут же пожалел: в лаборатории царил дубак (потому и шуба с шапкой!).
– Вам туда! – ткнули пальцем на антресоль.
Наверху было чуть теплее, но Мятлин все-таки накинул пальто и двинулся вперед, озирая закутки за шкафами. Людей почти не было, похоже, нынешняя коммерческая волна накрыла и похоронила тех, кто докапывался до природных глубин. Главная тайна жизни, по нынешним меркам, это умение извлекать бабло, а такую задачку может решить и тот, кто не отягощен интеллектом.
– Вы?! – возглас издал хромец Вольский, выглянувший из-за очередного шкафа. – А что вы тут… Хотя понятно.
Он нервно натянул куртку с капюшоном и, прихрамывая, зашагал к лестнице, похоже намереваясь сбежать.
Мятлин двинулся следом:
– Что вам понятно?
– Все!
– А мне вот не все, поэтому я и пришел…
– А я ухожу!
Пришлось крепко прихватить его за локоть и даже встряхнуть:
– Хватит ребячиться! Мне действительно надо с вами поговорить.
Спустя час склянка со спиртом, выставленная Вольским, была ополовинена, а они так и не сказали главного. Или главное им было неизвестно?
– Я про вас обоих знал, – говорил хромец. – И обоих не любил. То есть это мягко сказано, я вас просто терпеть не мог! Но она не только вас терпела, а еще и любила!
– Двоих сразу? – усмехался Мятлин.
– Представьте: двоих! Хотя каждый из вас считал, что настоящее чувство подарено только ему, и никому другому! А на самом деле вы оба… Знаете, что такое раковая клетка?
– В общем и целом.
– Такая клетка активна, даже гиперактивна. Несведущий человек, глядя на ее интенсивное деление, подумает: это жизнь! А ведь это смерть, вот в чем дело!
В стаканы очередной раз плеснули ректификата.
– Я не слишком резок? Ну, вы же хотели поговорить – так слушайте правду! В общем, мы тогда работали как проклятые, нам казалось: еще чуть-чуть – и мы схватим тайну образования живой материи за хвост! Выявим ту витальную энергию, что движет и плесенью, и зябликом каким-нибудь, и гомо сапиенсом. А ближе всех к этой тайне подошла она, это абсолютно точно. Знаете почему?
– Почему? – с напряжением спросил Мятлин.
– Потому что сама была олицетворением жизни. Она в себе эту тайну воплощала, ясно вам? Только разве вы такое поймете…
Он пропустил мимо ушей обидную реплику. Почему-то перед глазами встали река, пляж и Лариса, купавшаяся с каким-то танцором. Помнилось, она вышла на берег, отжала волосы, встряхнула ими, обдав напарника брызгами, и засмеялась. Она стояла у кромки воды, загорелая, покрытая каплями воды, и смеялась, запрокидывая голову. А затем вдруг встала на полупальцы и крутанула фуэте; и хотя влажный песок под ногами исключал совершенство исполнения, кто-то из пляжников даже зааплодировал. А Мятлин ею залюбовался. Почему-то исчезла ревность к танцору, который терся вокруг нее, осталось лишь чистое наслаждение от того, что она – такая. Можно было вечно смотреть на загорелое тело, мокрые волосы, счастливую улыбку и мечтать о том, чтобы это никогда не исчезало…
– Вы, наверное, правы… – пробормотал он, отгоняя внезапно нахлынувшую грезу. – А есть у вас… Ну, куда диск вставить?
– Диск?!
– Компьютерный.
Мятлин вынул диск из кармана, протянул Вольскому. Тот с недоумением воззрился на непонятный предмет (на фига козе баян!), потом взял его и полез куда-то под стол, где виднелся облезлый системный блок.
Экран вспыхнул, началась загрузка, и вот уже выпрыгнула иконка с подписью: «Песни китов».
– Можно, я включу?
Пожав плечами, Вольский поднялся, уступая место у стола. Мятлин пересел, нашел нужную дорожку, и вскоре своды лаборатории огласили странные звуки. Они выплывали из загадочных океанских глубин, протяжные, мелодичные, говорящие – о чем? Может, так переговаривались отдельные особи, отплыв друг от друга на изрядное расстояние; а может, то давала о себе знать живая первоматерия, зародившаяся именно в океане. Мятлину, во всяком случае, хотелось думать так. Звуки несли какой-то таинственный код, были шифрограммой, и очень удивляло, что вооруженное технологиями и философиями человечество до сих пор не изволило сей шифр разгадать. Вот сидят двое у монитора, слушают с тупым видом, но слышат ли?
