Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

На ковре я любила сооружать домик из подушек и читать. Нередко после работы бабушка брала меня с собой «подышать свежим воздухом». Особенно мне нравилось гулять зимними вечерами. Было поздно и темно. На улице ни души. «Шарить дворы» – так Балик называла наши вечерние прогулки. «Что вы тут делаете?» – грозно спрашивала какая-нибудь дворничиха. Ее суровый вид не пугал нас, и мы очень радовались, когда отыскивали какой-нибудь новый симпатичный дворик.

Наш дом всегда был полон бабушкиных гостей, в основном авторов и сотрудников института. Порой они располагались во всех комнатах и что-то срочно печатали. Я с детства знала, что в нашей «необъятной родине» живут якуты, калмыки, киргизы и что издание их народного эпоса – это очень важное дело. Но в то же время с нетерпением ждала, когда все гости разойдутся, чтобы вовлечь бабушку в свою игру. Если они задерживались, я устраивала чаепитие. Было забавно смотреть на взрослых, когда они с аппетитом ели нарезанные Валиком бутерброды с ветчиной и запивали их чаем из моего игрушечного фарфорового сервиза.

А. А. Петросян, 1948

Бабушка внимательно выслушивала придуманные мной истории, героями которых были любимые игрушки. Помню, во втором классе нам задали сочинить сказку. Балик бережно хранила продукт моего детского творчества, благодаря чему я имею возмножность воспроизвести этот «шедевр». Начинался он так:

«Однажды прекрасным утром девочка Наташа, проснувшись, увидела, что на месте, где обычно сидели, стояли, отдыхали игрушки, пусто. Наташа очень удивилась, потом подумала: “Наверно, ночью здесь побывали воры. Это они утащили мои игрушки!”

И вот в милиции раздался звонок:

– Алло, это говорит девочка Наташа. – У меня случилась странная история, пропали мои игрушки: пухленькая кукла Настя, проказник зайчик Тюпа, озорник косолапый Мишка. Как мне быть?

Дежурный милиционер ответил:

– Не волнуйся, мы все выясним, воров разыщем.

Через час раздался звонок из милиции:

– Говорит дежурный, воры не обнаружены, но в городе орудуют какие-то ожившие и бежавшие из дома игрушки.

– Как в сказке? – удивилась Наташа.

– Вот именно, – ответил дежурный, – сказка только начинается.

Тем временем в дверь ресторана № 1 постучала кукла Настя.

– Отворите, – сказала она, – я пришла варить гуляш.

– А разве ты повариха? – спросили ее.

– Конечно, я во сне прошла весь курс поварского искусства.

Служитель ресторана растерянно забормотал:

– Ну что же, тогда, пожалуйста, как раз наша повариха тетя Даша сегодня заболела, и мы остались без гуляша. Через полчаса посетителям ресторана подали обугленные куски мяса»… Далее рассказывалось о приключениях зайчика и мишки. Финал моей сказки, как мне казалось, был впечатляющим: «Как игрушки научились говорить? С этим вопросом все обратились к известному кукольнику Сергею Образцову. Но ответа пока нет».

Каково же было возмущение моей бабушки, когда я получила за сочинение «двойку». Учительница сказала, что это вовсе не сказка, а сказочная история. Сказка должна была начинаться словами «жили-были». Балик написала учительнице письмо, в котором говорилось, что Институт мировой литературы еще сам не имеет четкого мнения, что является сказкой, а что нет, и поэтому нельзя быть столь категоричной в оценке детского творчества. Но бабушкины призывы никак не подействовали на учительницу, и «двойка» осталась в журнале.

Сама же бабушка была прирожденным педагогом. Она снисходительно относилась к моим подростковым «выпадам». После несправедливых и обидных слов, сказанных мной в ее адрес, не затевала в ответ ссору, а давала время на то, чтобы я оценила свой неблаговидный поступок. Спустя полчаса Балик говорила мне «Давай выпьем чаю», не обсуждая потом ни мое поведение, ни предмет спора. Правда, бабушка нередко делала замечания по поводу моей «независимой» манеры одеваться. Как художник я могу сказать сейчас: у нее был безупречный вкус. Балик любила простую элегантную одежду, часто ходила в брюках и на удивление аккуратно носила обувь. «Имей в виду, все гениальное просто, не надо увлекаться оборочками», – говорила она. Не приводили ее в восторг и мои студенческие наряды. Студентки Суриковского института, среди которых была и я, в начале восьмидесятых щеголяли в изделиях, сшитых из мешковины. Одежда из холщевой ткани имела, по мнению бабушки, небрежный вид. Балик любила аккуратность во всем. Однажды, находясь на каникулах далеко от Москвы, я получила от бабушки ответ на свое письмо: «Есть у меня более серьезная претензия: это твой почерк. Дело не в том, что не все буквы вычерчены четко. Общее впечатление от твоего почерка удручает. Я не думала, что у моей внучки будет такой почерк: отражающий некоторое наплевательское отношение к “мелочам жизни”. Но у жизни нет мелочей. Поправь свой почерк, а то ты им (почерком своим) можешь ввести людей в заблуждение: дело в том, что ты все же не такая, как оповещает твой почерк, – ты лучше. Ты моя незаменимая!»

Незаменимой оказалась для меня и моя Балик. Как часто я вспоминаю ее слова: «Ты знаешь, не у всех детей есть такая бабушка, как я».

Арфо, 1928

Арфо Петросян родилась в Нагорном Карабахе, в городе Шуше в 1909 году. У нее было 11 братьев и сестер. Жители Шуши вынуждены были бежать из города, спасаясь от мусаватистов. Среди беженцев была и 9-летняя Арфо. Путь из Шуши в Баку оказался нелегким: приходилось передвигаться ночью, соблюдая все меры предосторожности. Однажды утром кто-то из стариков, взглянув на Арфо, заметил: «Смотрите, у этой девочки появилась седая прядь!» Впереди ее ждали еще большие испытания. Вся семья Арфо по дороге заболела тифом. Какая-то деревенская старушка научила Арфо варить целебные травы, и девочка спасла своих родных.

Арфо находила общий язык едва ли не со всеми. Став комсомолкой, она убеждала женщин из горных сел снять чадру и пойти учиться. И многие, глядя на бесстрашную девушку, лихо скачущую на лошади, следовали ее советам. У любимой лошади на лбу была белая звездочка, подобно седой пряди в волосах ее хозяйки. Даже бандиты, орудовавшие в горах, не решались переходить дорогу отчаянной наезднице. «Девушка с белой прядью особенная, она спустилась с небес, мы боялись ее обидеть», – признавались они впоследствии, когда были пойманы «защитниками правопорядка».

Романтически настроенная, Арфо писала стихи, полные веры в счастливое будущее коммунизма. За отличную учебу она была направлена в Москву, в Институт журналистики. Этой награды был удостоен и ее муж, Сурен Акопян, мой дедушка, который погиб на войне, уйдя добровольцем на фронт. Арфо не уставала учиться: Институт красной профессуры, работа в Академии наук, защита диссертации и, наконец, ИМЛИ (Институт мировой литературы и искусства), где она создала и возглавила отдел, издававший эпос народов СССР. Она не любила поговорки «своя рубашка ближе к телу», поэтому не форсировала издание армянского эпоса. «Давид Сасунский» – последняя книга, над которой она работала. Мариетта Шагинян была ее близким другом. С ней она познакомилась в Свердловске в 1943 году, в эвакуации. Во время войны волосы Арфо окончательно поседели и стали белоснежными. Замечательный портрет Арфо написал Мартирос Сарьян, который всегда навещал ее, бывая в Москве. Люди, окружавшие Арфо, ценили ее принципиальность, умение отстаивать свою точку зрения и бесстрашие. «Смелого пуля боится», – часто говорила Арфо.