Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона - Бен Макинтайр

Для операции требовалась особая бомба: она должна будет вызвать массу шума и дыма, при этом не убить агента МИ-5, который установит ее, не поджечь уголь и не потопить корабль. Лорд Ротшильд обратился за помощью к своему другу, подполковнику из экспериментального подразделения Военного министерства Лесли Вуду, такому же, как и он, любителю взрывчатых веществ.

Вскоре подполковник соорудил устройство, которое должно было обеспечить «громкий взрыв и клубы красноватого дыма примерно через три минуты после того, как будет подожжен запал». Вуд прислал Ротшильду посылку с курьером вместе с запиской: «Вот тебе три игрушки. Одна — для тебя, попробуй поиграть с ней (только не в доме!), а с двумя другими пусть играет твой приятель».

Операция «Отсыревший заряд» была весьма глупой затеей. Она была сложной, рискованной и включала слишком много постановочных элементов («Необходимость бинтовать выдуманную рану чревата весьма опасными случайностями», — предупреждал Мастерман). В итоге операцию «Отсыревший заряд» отменили, к большой досаде Ротшильда, который компенсировал свое разочарование, самостоятельно взорвав все три «игрушки».

Согласно следующему плану, бомбы должны были случайно обнаружить, когда судно придет в Глазго. Вслед за этим все, бывшие на борту, будут подвергнуты допросу: «Когда „Ланкастер“ в следующий раз придет в Лиссабон, местные приспешники немцев непременно попытаются пообщаться с членами экипажа и в итоге будут считать, что в пути с судном случилось нечто странное, поскольку после возвращения в Британию всему экипажу учинили форменный допрос (именно это, скорее всего, скажут подвыпившие моряки). Этого хватит, чтобы устранить опасность, грозящую Зигзагу».

Итак, когда 25 апреля судно встало в док шотландского Ротсея, целая армия военных контрразведчиков поднялась на борт и начала обшаривать угольные бункеры, перебирая уголь кусок за куском. Пораженная команда заметила, что время от времени за борт летели куски угля, которые камнем шли на дно. Через пять часов один из офицеров, с головы до ног покрытый угольной пылью, показался из бункера, торжествующе сжимая в руках что-то, напоминавшее кусок угля. Затем все члены команды были подвергнуты допросу: особенно следователей интересовал заход с судна в Лиссабон и исчезновение помощника стюарда Хью Энсона.

Самовнушение, как всегда, сработало: моряки, не замечавшие в бывшем товарище по команде ничего необычного, теперь наперебой заявляли, что подозревали в Энсоне германского шпиона с того момента, когда он впервые поднялся на борт. Они вспомнили его золотой портсигар, кучу денег, похвальбы, незнание морского дела, хорошие манеры и образованность, «не соответствующую его положению». В ходе допросов всплыла целая куча зловещих признаков: как Энсон хвастался своими преступлениями, как он, купив выпивки на всех, улизнул из бара George's. Да что там говорить: он даже писал стихи и читал книги на французском! Один из членов команды увидел в стихотворении, написанном Чапменом, признаки закоренелого злодейства. «Поэтический уровень стихотворения не вызвал восторга у экипажа», — сухо заметил один из следователей. Для моряков «Ланкастера» собранные свидетельства означали лишь одно: Энсон был многоязычным, хорошо подготовленным нацистским шпионом, пытавшимся убить их всех с помощью «адской машины», спрятанной в бункере.

Чтобы подогреть поток сплетен, экипаж торжественно попросили хранить все происшедшее в строжайшей тайне. Слухи тут же понеслись по докам Глазго, подобно пожару, к великому удовольствию Рида: «Примерно 50 человек считают Зигзага немецким агентом и знают про историю с бомбами, что непременно вызовет дальнейшее распространение слухов: именно такого результата мы и добивались». Сплетни достигли ушей других матросов, а затем, через бесчисленные бары, просочились на другие суда, в другие порты, на берега других морей. В конце концов они достигли слуха владельца «Ланкастера», к его великой ярости: «Он не возражал против того, чтобы помочь агенту, пустив его на борт, однако полагал, что, когда агент оставляет на борту взрывчатку, это уже слишком».

Из самых грязных баров Европы история о германском супершпионе, пытавшемся устроить диверсию на британском корабле, дошла до ушей германского высшего командования, ФБР и правительства Великобритании. Копия дела Зигзага была отправлена Даффу Куперу, бывшему министру информации, ныне курировавшему секретные операции в качестве канцлера герцогства Ланкастер. Он, в свою очередь, передал документы Уинстону Черчиллю. Позже Купер упоминал о том, что «обсуждал дело Зигзага с премьер-министром, выразившим к нему живейший интерес». МИ-5 получила указание считать это дело высокоприоритетным и немедленно информировать Черчилля, как только контакт с Зигзагом будет вновь установлен.

Эдгар Гувер, шеф ФБР, также наблюдал за деятельностью Зигзага. Через Джона Цимпермана, связного офицера ФБР, работавшего в американском посольстве в Лондоне, Рид и Ротшильд передавали американскому правительству «подробные меморандумы» о работе Чапмена. «Я обещал мистеру Гуверу, что дам ему возможность получать информацию о диверсионных планах в обмен на сотрудничество», — писал Ротшильд. Чапмен быстро становился секретной суперзвездой мирового масштаба. В Вашингтоне и Уайтхолле, в Берлине и Париже его подвиги, реальные и выдуманные, становились предметом обсуждения, восхищения, любопытства.

И именно в это время Зигзаг-Фриц, самый секретный агент «наиболее секретных источников», пропал из радиоэфира, резко и бесповоротно.

21

«Ледяной фронт»

Штефан фон Грёнинг никогда не распространялся о тех ужасах, которым ему пришлось стать свидетелем во время своей второй ссылки на Восточный фронт, однако этот опыт, несомненно, «оказал на него огромное влияние». Он рассказывал лишь об одном эпизоде, когда он должен был открыть закрытую коммунистами церковь в каком-то городке, захваченном немцами. Он помнил, как сельские жители, входя в храм, падали на колени. Фон Грёнинг не отличался религиозностью, однако и его тронуло проявление столь глубокой набожности в разгар жестокой войны. За последние несколько месяцев он постарел на несколько лет. Он поседел, его лицо обвисло и приняло нездоровый желтоватый цвет. По утрам руки у него тряслись, и остановить тремор могла лишь первая утренняя рюмка. Его рассеянное высокомерие исчезло под напором ледяных ветров России. В свои сорок пять фон Грёнинг выглядел стариком.

Тем не менее прямая фигура в армейской шинели, дожидавшаяся за барьерами в аэропорту Осло, была безошибочно узнаваемой. «Спасибо Богу, ты жив», — проговорил фон Грёнинг. «Он казался по-настоящему взволнованным». Чапмен тоже был искренне рад видеть «старика»: его симпатия, поблекшая за месяцы его предательства, продолжавшегося и поныне, вспыхнула с новой силой. Фон Грёнинг представил стоявшего рядом с ним круглолицего мужчину с намечающейся лысиной, в форме офицера флота, как капитана Джонни Хольста, назвав, в порядке исключения, настоящее имя. Капитан приветливо улыбнулся и на плохом английском поздравил Чапмена с прибытием в Норвегию.