Змеевик (ЛП) - Гамильтон Лорел Кей

— Но ты видел, как все уехали в больницу?

— Я решил, что нам лучше сперва поговорить наедине. — Сказал он, и его лицо было чертовски серьезным.

— Значит, ты выяснил, куда я направляюсь, и явился сюда, да еще так, что я даже не заметила, что ты нас преследуешь.

— Да. — Сказал он, все еще с очень серьезным лицом.

— Резво работаешь.

Он поклонился, принимая комплимент, хотя, если честно, я не планировала его хвалить. Если бы я не прилагала титанические усилия к тому, чтобы не подкалывать его, что только усугубило бы ситуацию, я бы сказала, что из него вышел неплохой сталкер, но я видала и лучше. Я постараюсь быть хорошей, если он будет таким же, пока в какой-то момент один из нас не сделает какую-нибудь глупость и не выбесит другого. В этот момент все полетит к чертям. Мне бы не хотелось остаться с ним наедине, когда это случится, но, может, и хотелось. Думаю, все зависит от того, собираюсь ли я убить его, или он меня. Для первого случая я бы не хотела свидетелей, а вот для второго помощь бы не помешала.

— Ты по-прежнему единственная знакомая мне женщина, которую не напрягает тишина.

До меня вдруг дошло, что ему показалось, будто бы у нас с ним тут дружеская молчанка, пока Бекка переодевается в номере. Я же просто не знала, что вообще можно было сказать Олафу, и не выбесить его при этом.

— Я стараюсь молчать, если мне нечего сказать.

— Это восхитительное качество как для мужчины, так и для женщины.

Раньше он бы сказал только про женщин.

— Согласна. — Ответила я, и решила спросить. — Ты в курсе, что произошло с Питером, или мне надо посвятить тебя в детали?

— Портье сказал, что он напал на женщину, и она пырнула его в ответ в рамках самозащиты. — Сказал он равнодушно, с пустым лицом и таким же голосом — ничего, как будто его вообще здесь не было. Я вдруг осознала, что его энергия была абсолютно такой же, как и до обращения. Я должна была ощутить его зверя с какими-то новыми оттенками энергии, но ничего не почувствовала. Он укрывался щитами очень плотно, почти совершенно. Большинство ликантропов никогда не преуспевают в этом деле до такой степени, а ведь его не было всего пару лет. Это впечатляло, но я не была уверена в том, что не задену его, если озвучу свои мысли, так что решила сосредоточиться на теме, которая задевала меня.

— Он ни на кого не нападал. Он увел ее оттуда и постарался сделать так, чтобы она не пострадала. Ее же мотивы были несколько иными.

— Почему он увел ее силой?

Я не хотела вдаваться в детали, но Олаф был единственным человеком помимо Донны, которому мы с Эдуардом солгали о наших отношениях. Для Донны мы это сделали потому, что она не поверила бы правде. Для Олафа — потому что если бы я была девушкой Эдуарда, для Олафа это было бы более весомым аргументом, чем мои угрозы. Эдуард обозначил меня, как свою территорию — никаких пересечений границ, никаких Олафов. Там коснулся руки, тут обнял, здесь прижал. Некоторые из этих представлений были разыграны в присутствии полиции, что конечно же не помогло сохранить нашу репутацию в их глазах, но с точки зрения Эдуарда это было сопутствующим ущербом, стоящим того, чтобы держать Олафа на расстоянии. Я тогда согласилась, но теперь мне надо было рассказать ему правду или типа того.

Он выглядел рассерженным когда я закончила, и едва заметный след теплой энергии пронесся по коридору. Боже, его самоконтроль был просто потрясающим. Если бы я не знала, кто он теперь, он бы сошел за человека даже для меня. Конечно, он закрывался щитами, а я не пыталась воззвать к его зверю, но это все еще было очень круто.

— Почему та, другая женщина, хотела рассказать об этом ребенку?

— Ее муж постоянно изменял. Она оставалась с ним из чувства долга, но ей не хотелось, чтобы Донна повторила ее ошибку.

— Ты — единственная слабость Эдуарда. Он не пошатнется.

— Если честно, я понимаю, почему Дикси, о которой ты спросил только что, не поверила в это.

— У ее мужа нет чести.

— Очевидно.

— Она владеет холодным оружием?

— Нет, насколько мне известно.

— Тогда как она умудрилась пробить артерию? Это требует навыка, который есть не у каждого солдата.

— Думаю, ей просто повезло. Или Питеру — нет.

— Никому не может так повезти.

— Она просто хваталась за все подряд, и ей под руку попалась авторучка, которую кто-то там оставил.

— Ими сейчас почти никто не пользуется.

— Как я уже сказала, одним везет, а другим — нет. Дальше кусочек сломался прямо в ноге Питера, остальное ты знаешь.

— Если он не выживет, не выжить и ей.

— Знаешь, обычно меня пугают такие заявления, но сегодня я, пожалуй, соглашусь.

— Ты сделаешь это вместе со мной?

— Нет, я же знала ее лично. Я не стану помогать тебе делать с ней то, что тебе нравится.

— Почему личное знакомство меняет для тебя ситуацию? — Спросил он, и это был хороший знак, что он задает вопросы, а не просто стоит в непонятках. Я оценила, что он доверил мне свой вопрос и захотел получить на него ответ.

— Разве тебе не будет сложнее причинить боль тому, кого ты знаешь?

— Не особо.

Мы посмотрели друг на друга.

— В тебе есть хоть капля сочувствия?

— Не думаю, но, поскольку я знаю только то, что чувствую, я не могу быть на сто процентов уверен, что то, что я ощущаю, не является сочувствием. Теперь ответь на мой вопрос. Почему тебя напрягает, если ты знакома лично?

Я задумалась, как объяснить ему это.

— Дикси страдает. И она может быть сумасшедшей — в медицинском смысле сумасшедшей, из-за всех этих измен, но я знаю, что она — мать. Я знаю, что ее муж вел себя с ней, как последний ублюдок. Я знаю, что он годами помогал их сыну и Питеру с учебой. Дикси мне не нравится, но она для меня — живой человек, со своими мыслями и чувствами, со своей собственной жизнью. Мне было бы сложно причинять ей боль или убивать ее, потому что я знала, какой была ее жизнь. Ты понимаешь, о чем я?

— Я понял то, что ты мне сказала, но для меня подобная информация о человеке выглядит иначе.

— И как же? — Поинтересовалась я, потому что Олаф никогда особо не стремился рассказывать о себе, и я, откровенно говоря, была заинтригована. Впрочем, если Бекка не появится в ближайшее время, я сама за ней схожу. Я в том смысле, что она ведь еще даже не подросток, так какого черта она там копается?

— Чем больше я узнаю о ком-то, тем больше возможностей открывается для пыток. Чаще всего это что-то личное. Это позволяет мне сломать их и выведать то, что мне нужно.

— Ты имеешь ввиду допрос?

— Именно так.

Я задумалась над тем, хочу ли я знать больше. Пока что дискуссия несла преимущественно академический характер. Она была интересной, а не жуткой, что для нас с Олафом было приятной переменой.

— Иногда, если я хочу только боли и крови, незнакомцы доставляют мне больше удовольствия. Но иногда чем дольше охота — тем лучше. Я знаю, как двигаются их лица и тела. В таком случае боль и страх видны лучше, чем у тех, кто мне незнаком.

— Ну вот, опять. — Сказала я.

— Что? — Спросил он, искренне озадаченный.

— У нас с тобой была приятная дискуссия. Мы делились точками зрения, но вот ты снова превратился в Ганнибала Лектера и перегнул палку.

— Ты знаешь, какой я, Анита. Ты знала об этом с самого начала. Я никогда не притворялся перед тобой. Не скрывал, кто я есть.

— Ты не скрывал это потому, что Эдуард рассказал мне о тебе еще до нашей встречи.

— Я не уверен, что стал бы притворяться, даже если бы он не рассказал тебе. Я был так зол, что он притащил женщину работать с нами. Я не понимал, что такого может сделать женщина, чего не может он, Бернардо или я.

— Я помню. — Сказала я.

Он улыбнулся и покачал головой, будто тоже вспоминая. Было странно видеть его таким… человечным. И я сейчас не о том, что он верлев. Олаф был лишен человечности из-за своей ненависти к женщинам и той ярости, которая позволяла ему наслаждаться тем, что он с ними делал. Этот разговор в коридоре был самым нормальным из всего, что когда-либо происходило между нами.