Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка

Рами и Виктория проскользнули в дверь и поднялись по лестнице. Робин следил за переводом, стараясь не напрягать слух в поисках хоть какого-нибудь намека на то, что они могут делать. Через десять минут он услышал спускающиеся шаги. Они получили то, за чем пришли. Скоро они снова выйдут за дверь. Потом момент пройдет, спокойствие восстановится, и Робин сможет отбросить это на задворки сознания вместе с другими неприятными истинами, которые у него не было желания распутывать...

Нечеловеческий вопль пронзил башню. Он услышал сильный грохот, затем проклятия. Он вскочил и бросился вон из вестибюля.

Рами и Виктория оказались в ловушке прямо у входной двери, запутавшись в паутине сверкающих серебристых нитей, которые удваивались и множились на его глазах, с каждой секундой все новые и новые нити обвивались вокруг их запястий, талий, лодыжек и горла. У их ног были разбросаны разные предметы: шесть серебряных слитков, две старые книги, один гравировальный стилус. Эти предметы ученые Бабеля регулярно забирали домой в конце дня.

Вот только, как оказалось, профессор Плэйфер успешно сменил варды. Он добился даже большего, чем опасался Робин, — он изменил их так, чтобы они не только определяли, какие люди и вещи проходят через них, но и были ли их цели законными.

Птичка, — вздохнул Рами. Серебряные паутинки затянулись вокруг его шеи; глаза выпучились. Помоги...

«Не двигайся». Робин дернула за нити. Они были липкими, но податливыми, ломкими; в одиночку из них было не выбраться, но без помощи не обойтись. Сначала он освободил шею и руки Рами, потом вместе они вытащили Викторию из паутины, хотя ноги Робина при этом запутались. Казалось, что паутина отдает только тогда, когда может взять. Но ее злобные удары прекратились; та самая пара, которая вызвала тревогу, похоже, успокоилась. Рами освободил свои лодыжки и отступил назад. Какое-то мгновение все они смотрели друг на друга под лунным светом, озадаченные.

«Ты тоже?» наконец спросила Виктория.

«Похоже на то», — сказал Робин. Тебя послал Гриффин?

«Гриффин?» Виктуар выглядела озадаченной. «Нет, Энтони...»

«Энтони Риббен?»

«Конечно,» сказал Рами. «Кто еще?»

«Но он мертв...»

«Это может подождать», — прервала Виктори. «Слушай, сирены...»

«Черт возьми,» сказал Рами. «Робин, наклонись сюда...»

«Нет времени», — сказал Робин. Он не мог пошевелить ногами. Нити перестали множиться — возможно, потому, что Робин не был вором, — но паутина стала невероятно плотной, растянувшись через весь парадный вход, и если Рами подойдет ближе, он боялся, что они оба окажутся в ловушке. «Оставьте меня».

Они оба начали протестовать. Он покачал головой. Это должен быть я. Я не участвовал в заговоре, я понятия не имею, что происходит...

«Разве это не очевидно?» потребовал Рами. «Мы...»

«Это не очевидно, так что не говори мне», — шипел Робин. Вой сирены был бесконечным; скоро полиция будет на зеленом поле. «Ничего не говори. Я ничего не знаю, и когда они будут меня спрашивать, я скажу именно это. Просто поторопись и уходи, пожалуйста, я что-нибудь придумаю».

Ты уверен... — начала было Виктория.

«Иди», — настаивал Робин.

Рами открыл рот, закрыл его, затем наклонился, чтобы забрать украденные материалы. Его примеру последовала Виктория. Они оставили только два слитка — умно, подумал Робин, ведь это было доказательством того, что Робин работал один, что у него не было сообщников, которые исчезли вместе с контрабандой. Затем они спустились по ступенькам, пересекли зеленую зону и вошли в переулок.

«Кто там?» — крикнул кто-то. Робин увидел, что на другом конце четырехугольника покачиваются лампы. Он повернул голову и прищурился в сторону Брод-стрит, пытаясь разглядеть хоть какие-то следы своих друзей. Они сбежали, все получилось, полиция придет только за ним. Только за ним.

Он сделал дрожащий вдох, затем повернулся лицом к свету.

Гневные крики, яркие лампы в лицо, крепкие руки на его руках. Робин с трудом осознавал, что произошло в течение следующих нескольких минут; он помнил только свой смутный, бессвязный бред, какофонию полицейских, выкрикивающих ему в ухо различные приказы и вопросы. Он пытался придумать оправдание, какую-нибудь историю о том, как увидел воров, попавших в паутину, и как они схватили его, когда он пошел их остановить, но все это было бессвязно, и полицейские только смеялись. В конце концов они освободили его от паутины и привели обратно в башню, в маленькую комнату без окон в вестибюле, пустую, если не считать единственного стула. Дверь была закрыта небольшой решеткой на уровне глаз; она больше напоминала тюремную камеру, чем читальный зал. Он подумал, не первый ли он оперативник «Гермеса», задержанный здесь. Он подумал, не является ли слабое коричневое пятно в углу засохшей кровью.

Вы останетесь здесь, — сказал констебль, застегивая наручники на руках Робина за спиной. «Пока не прибудет профессор».

Они заперли дверь и ушли. Они не сказали, какой профессор и когда они вернутся. Незнание было пыткой. Робин сидел и ждал, колени тряслись, руки дрожали от волн и приливов тошнотворного адреналина.

Ему пришел конец. Возврата к этому, конечно, не было. Было так трудно быть исключенным из Бабеля, который вкладывал столько сил в свои с таким трудом добытые таланты, что предыдущие студенты Бабеля были помилованы почти за все виды преступлений, кроме убийства.* Но, конечно, воровство и измена были основанием для исключения. И что тогда? Камера в городской тюрьме? В Ньюгейте? Его повесят? Или его просто посадят на корабль и отправят туда, откуда он прибыл, где у него не было ни друзей, ни семьи, ни перспектив?

В его сознании возник образ, который он держал под замком уже почти десять лет: жаркая, без воздуха комната, запах болезни, его мать, лежащая рядом с ним, с посиневшими на глазах щеками. Последние десять лет — Хэмпстед, Оксфорд, Бабель — все это было чудесным очарованием, но он нарушил правила — разрушил чары — и скоро очарование спадет, и он снова окажется среди бедных, больных, умирающих, мертвых.

Дверь со скрипом открылась.

Робин.

Это был профессор Ловелл. Робин искал в его глазах хоть что-то — доброту, разочарование или гнев — хоть что-то, что могло бы предсказать, чего ему следует ожидать. Но выражение лица его отца, как и прежде, было лишь пустой, непостижимой маской. «Доброе утро».

Присаживайся. Первое, что сделал профессор Ловелл, это расстегнул наручники Робина. Затем он провел его по лестнице в свой кабинет на седьмом этаже, где сейчас они сидели лицом друг к другу так непринужденно, словно собрались на еженедельное занятие.

Тебе очень повезло, что полиция связалась со мной первой. Представьте себе, если бы они нашли Джерома. Ты бы сейчас был без ног». Профессор Ловелл наклонился вперед, сцепив руки над своим столом. «Как долго ты воровал ресурсы для Общества Гермеса?»

Робин покраснел. Он не ожидал от профессора Ловелла такой прямоты. Этот вопрос был очень опасным. Профессор Лавелл, очевидно, знал о Гермесе. Но как много он знал? И как много Робин мог солгать? Возможно, он блефует, и Робин сможет выкрутиться, если будет правильно подбирать слова.

Говори правду», — сказал профессор Ловелл жестким, ровным голосом. Это единственное, что может спасти тебя сейчас».

Три месяца», — вздохнула Робин. Три месяца казались менее ужасными, чем три года, но достаточно долгими, чтобы звучать правдоподобно. «Только — только с лета».

«Понятно. В голосе профессора Лавелла не было злости. Спокойствие делало его ужасающе неразборчивым. Робин предпочла бы, чтобы он закричал.

«Сэр, я...

«Тише», — сказал профессор Ловелл.

Робин зажал рот. Это не имело значения. Он не знал, что бы он сказал. Не было никакого объяснения, никакого возможного оправдания. Он мог только признать очевидность своего предательства и ждать последствий. Но если он сможет не упоминать имена Рами и Виктории, если он сможет убедить профессора Ловелла, что действовал в одиночку, этого будет достаточно.