Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа - Иннокентий Херсонский

Глава XXIV: Иисус на кресте

После Иисуса Христа распяли и двух преступников, одного по правую, а другого по левую сторону. Такое положение было выбрано специально, чтобы Святый Святых и на кресте представился как бы преступнейшим из злодеев. Дьявол, по замечанию св. Златоуста, хотел через это помрачить славу Господа: но, сам не зная, увеличил ее, потому что через это исполнилось одно из пророчеств о том, что Иисус Христос будет вменен с беззаконными (Ис. 53, 12).

После совершения казни над главами распятых, по обыкновению, прибиты были выбеленные дощечки, на которых изображалось их имя и преступление. В надписях разбойников не было никакого отступления от обыкновенной формы. Но над главой Господа вместо изъяснения вины, сверх чаяния, увидели следующие двусмысленные слова: «Иисус Назорянин, царь Иудейский». Притом надпись эта была не только на латинском или иноземном языке, как обыкновенно делалось, а на всех основных для того времени языках, то есть латинском, греческом и иудейском. Так было сделано с особенным намерением по приказанию самого Пилата. Надпись составляла то же самое обвинение, по которому Иисус Христос был осужден на смерть: присвоение достоинства царя Иудейского; только оставалось нерешенным: законно или незаконно присвоял Он Себе это достоинство, признали Его иудеи своим царем или не признали? Судя по надписи, каждый скорее мог подумать, что это действительно царь Иудейский, которого подданные не смогли защитить от римлян или который изменнически оставлен ими. Три языка для надписи были использованы Пилатом, потому что чужестранцы и многие из иудеев, пришедших на праздник из отдаленных стран, плохо знали еврейский язык. Притом, такая торжественность еще более позволяла думать, что Распятый есть важное политическое лицо, а следовательно, подвергала гордый синедрион еще большему осмеянию. «Вот как, могли говорить, поступают с царями иудейскими! Вот какого Мессию ожидают иудеи! Как они безрассудны, слепы!..»

Первосвященники тотчас поняли смысл надписи и поспешили к Пилату с просьбой, чтобы он изменил ее. «Не надо, — говорили они, — писать: царь Иудейский, а написать, как Он говорит: Я царь Иудейский. То есть пусть каждый знает, что мы не признавали Его царем, а Он Сам выдавал Себя за Мессию».

«Что я написал, то написал», — был ответ прокуратора, и первосвященники со стыдом и досадой возвратились на Голгофу, чтобы насытить свое чувство мести.

Явно, что Пилат составлением надписи, тем более отказом поменять ее желал досадить первосвященникам. Между тем, по замечанию отцов Церкви, судья римский и в этом случае, сам не зная, служил исполнителем распоряжений высших. «Пилат, — рассуждает блаженный Августин, — что написал, то написал, поскольку Господь что сказал, то сказал. Он сказал: «Я царь, поставленный над Сионом — горой святой» (Пс. 2, 3), сказал, что Ему должно пострадать, чтобы войти в славу Свою; и вот, пригвоздившие Его к кресту этим самым, так сказать, возвели Его на престол; оставалось провозгласить нового Царя, и Пилат-язычник посредством трехъязычной надписи торжественно провозглашает Его, вопреки властям иудейским, перед всеми народами: пророческий символ грядущих событий! Народ иудейский, продолжая отвергать иго царства Христова, видел и доселе — к посрамлению своему — видит, как народы языческие один за другим признают распятого Иисуса своим Царем, Спасителем и Господом».

Особенная надпись, сделанная на кресте Иисуса Христа, по замечанию Златоуста, послужила впоследствии и для отличения его от других крестов, с которымион был зарыт в землю, когда мать Константина Великого, св. Елена, решилась обрести живоносное древо.

Окончив распятие, воины тотчас занялись разделом между собой одежды распятых, которая, по закону, становилась их собственностью. Верхнюю одежду и прочее одеяние Иисуса Христа они разделили на четверых (Ин. 19, 23), раздирая по частям то, что не могло принадлежать одному: но хитон, или нижнюю одежду, нельзя было разделить, нельзя было даже разорвать, потому что он не был сшит, а весь соткан сверху донизу. Видя это и оценив качество хитона, воины решились, не раздирая, бросить о нем жребий, кому достанется.

Обстоятельство это, по-видимому, не такое важное, становится весьма значительным, когда узнаем, что через это исполнилось также одно из древнейших пророчеств о Мессии. Св. Давид, как прообраз своего великого Потомка по плоти, описывая свои бедствия, говорит, что одежды его были разделены врагами и о хитоне его метали жребий (Пс. 21, 19). Что к состоянию Давида могло относиться только косвенно, как прообраз будущего, потому что о хитоне Давида никогда и никому не приходилось метать жребий, то над Иисусом Христом совершалось теперь во всей действительности. С такой точностью Промысл благоволил изобразить за несколько веков самые малые черты страданий Христовых! И если когда-либо совершались ветхозаветные пророчества, то тем более при кресте, ибо в нем, как в центре, сами собой сходятся все рассеянные лучи созерцаний пророческих; между тем сияние этого света совершенно разгоняет мрак, окружающий крест Иисусов, показывая, что он во всех подробностях своих был делом не буйства человеческого, а премудрости Божьей.

Из дележа одежды Иисуса Христа, между прочим, видно, что она была добротна и прилична и что между вещами, Ему принадлежавшими, не было ни одной, которая была бы нехороша. Тканый хитон показывает даже избыток и изящество и, как повествует предание, был плодом трудов Его Матери. Если сравнить одеяние Иисуса Христа с суровой пустыннической одеждой Иоанна Крестителя, то усматривается значительное различие, как и во всем внешнем образе жизни Иисуса и Его Предтечи.

Разделив одежду, воины оставались у креста в качестве стражи, которая приставлялась к распятым, чтобы тела их не были преждевременно сняты родственниками или знакомыми для погребения; и теперь была тем нужнее, что толпы стекавшегося народа могли устроить беспорядок.

Когда распинали Господа, враги Его, по-видимому, не издевались над Ним. Народ также стоял только и смотрел (Лк. 23, 35). Появление надписи над главой Его послужило как бы знаком к всеобщим насмешкам.

Толпа народа, всегда буйная, читая надпись, кивала головой и кричала: «Уа, тридневный восстановитель храма! Уа, царь Израилев! Что же Ты медлишь спасти Себя? Вот какой Ты Сын Божий, что не можешь сойти с креста (Мк. 15, 29)!»

Первосвященники и старейшины не только не препятствовали черни издеваться над умирающим Господом, но и сами всячески ругали и злословили Его. Насмешки и поругания оставались единственным средством, которое они могли противопоставить хитрости Пилата, хотевшего осмеять их посредством надписи. Между тем, у первосвященников лежало на сердце еще нечто, гораздо важнее надписи, что побуждало их участвовать в самых низких насмешках. Теперь всем сделалось известно, что они — единственная причина столь ужасной казни для Иисуса и что Пилат долго не хотел осуждать Его. Необходимо было оправдать перед народом свое злодеяние и настроить общественное мнение так, чтобы чужеземные иудеи, собравшиеся со всех уголков на праздник, не разнесли по свету историю, как синедрион из низкого честолюбия предал позорной смерти праведника, едва ли даже не Мессию. Для такой цели поругания и насмешки казались самым лучшим средством: ибо опыт доказывает, что достойнейшие люди теряют авторитет, когда по какой-либо причине подвергаются осмеянию.

Лицемеры, по обыкновению, приняли вид усерднейших служителей Бога Израилева, строжайших ревнителей закона и, обращаясь к народу, говорили:

«Смотрите, других спасал, а Себя не может спасти! Напрасно ли мы уверяли вас, что от Этого Человека нельзя ожидать ничего доброго? Что друг мытарей и грешников рано или поздно займет место посреди злодеев? Что осквернение субботы не останется без небесного отмщения? Нам не верили, думали, что Он свят; вот теперь самое дело показало, мы ли говорили правду или Он! Кто не ожидает Мессии? Мы жизнь свою отдали бы за Его пришествие. Но ужели мы обязаны веровать в Мессию на кресте? И много ли нужно доказательств? Если Он действительно царь Израилев, пусть сойдет сейчас с креста, и мы тотчас же уверуем в Него» (Мк. 15, 32).

«В самом деле, — издевались прочие старейшины, — это совсем не царский престол. Теперь видно, каков Он, Сын Божий, и каковы Его чудеса. Оставил ли бы Отец собственного Сына в таком положении? Он уповал на Бога, пусть же теперь избавит Его Бог, если Он угоден Ему» (Мф. 27, 39–43; Мк. 15, 29–32; Лк. 23, 35).