Любовь и чума - Мануэль Гонзалес

Могильщики, как правило, не имеют привычки предаваться грустным размышлениям. И они сообщали друг другу свои впечатления с возмутительным цинизмом.

— Поверите ли, друзья, — говорил самый отчаянный из них, потягиваясь с наслаждением под жгучими лучами южного солнца, — что я не могу вспомнить без смеха последнего покойника. Нужно заметить, что это был вовсе не покойник.

— Очень простительно быть рассеянным, когда имеешь столько дел! — заметил другой, тщедушный малый.

— Я не бываю рассеянным, Пиетро, — возразил, первый с самодовольной улыбкой. — Я еще вовремя заметил свою ошибку и сказал об этом красивому молодому человеку, который приказал мне поднять мнимого мертвеца. Молодой господин улыбнулся, как улыбаются вежливые люди, не любящие возражений, и доказал мне помощью трех золотых безантов, что я не ошибся.

— Ну и ты, Антонио, ответил, разумеется, вежливостью за вежливость?

— Разве я выказывал себя когда-нибудь дурным человеком, Пиетро!.. Понятно, что я поднял живого покойника и старательно спрятал его в своей телеге под дюжиной настоящих покойников.

— А понравилась ли ему, то есть покойнику, такая трогательная заботливость, Пиетро?

— Он бился у меня в руках, как рыба в сетях, от радости, а может быть, и от страха. К несчастью, я не сообразил, что ему будет не очень-то удобно дышать в дружеских объятиях товарищей по путешествию. Именно по этой причине он оказался по прибытии к месту назначения таким же спокойным и молчаливым, как и все его спутники. Разумеется, я счел нужным зарыть их всех вместе.

— А неизвестно ли тебе, почему молодой господин так спешил отдать последний долг этому упрямому мертвецу?

— Потому что тот мертвец был его дядей: как же не воспользоваться прекрасным случаем, чтобы вступить скорее во владение наследством?

Слушатели залились веселым смехом, который, однако, прекратился мгновенно, когда они услышали за собой чьи-то шаги. Оглянувшись назад, моряки узнали в подходившем к хижине Нунциаты Валериано Сиани, который расстался с ними в Константинополе.

Не желая быть свидетелем беспорядков, происходивших в городе, патриций решил найти убежище в доме своей старой кормилицы. До его слуха долетели последние слова могильщиков. Он остановился и обратился, к Антонио, сыну известного читателям Панкрацио.

— Кто позволил вам выйти из Зараской гавани? — спросил он его.

— Греческий флот высадил нас всех на острове Чиоджиа, синьор Валериано, — ответил со смущением матрос. — Мы с товарищами не могли противостоять искушению увидеть снова родину. Нам снова захотелось подышать воздухом красавицы Венеции и полюбоваться лагунами.

Антонио говорил смиренным тоном, составлявшим резкую противоположность с его зверским лицом.

— Несчастные! — воскликнул Валериано. — Неужели вы не подумали, что ваше дыхание навевает заразу, что ваши прикосновения несут смерть, что каждый из вас может отравить воздух на улицах и распространить в них отчаяние и погибель?

— Так что же? Мы зароем всех, как делали это в Кипре, Чио и Заре! — проговорил спокойно Пиетро. — Мы ведь не боимся дотрагиваться до тех, кого покидают даже жены, матери, дети и лучшие друзья. Поверьте, что у нас не дрожат ни руки, ни сердца при исполнении нашей обязанности.

— Да, синьор Сиани, — подхватил Антонио, — мы видели, как трусили перед чумою люди, которые побывали в двадцати сражениях и шли всегда первыми навстречу неприятелю, но это малодушие не передалось нам.

— И вы не обезопасили себя от заражения? — спросил Валериано.

— Нет, — ответил беззаботно Антонио. — И двое из нас лежат уже при смерти!

— Как, и вы их оставили и веселитесь здесь как ни в чем не бывало?

— Почему же? Мы перенесли их в эту лачугу, — сказал Пиетро, указывая на хижину Нунциаты, — там ухаживают за ними и молятся за них две молодые прекрасные девушки. Молодой патриций вздрогнул, щеки его покрылись ярким румянцем гнева, и он подошел еще ближе к матросам, смотревшим на него с полной невозмутимостью.

— Презренные! — воскликнул он с живым негодованием. — Поймите, наконец, что ваша жизнь не имеет никакой цены, когда дело касается спасения Венеции! Приказываю вам возвратиться немедленно на ваши галеры, иначе я поступлю с вами без всякой пощады, как с хищными зверями.

Могильщики расхохотались.

— Клянусь именем Панкрацио, моего отца, — воскликнул Антонио, — что вы, синьор Сиани, находитесь в сильном заблуждении, если воображаете, что у венецианцев нет памяти. Не вам ли одному обязана республика грозящей ей войною и этой эпидемией?

Сиани побледнел.

— Может быть, я и заслужил такой упрек, — возразил он быстро, — но уж, конечно, не от таких негодяев, как вы. Впрочем, если я совершил невольно некоторые ошибки, то я постараюсь и загладить их… Идите же, вынесите из этого дома ваших товарищей, и если они выздоравливают, то возьмите их с собой в Чиоджиа. Если же они умерли — бросьте их в море.

— Если они умерли?! — повторил со смехом Антонио. — А вы сомневаетесь в этом? Вы думаете, что мы лжем?! Нет, синьор Сиани, в участи их сомневаться нечего, она решена… Но вот идет одна из хорошеньких сиделок. Она, вероятно, сообщит нам подробные сведения о том, как дьявол забрал в свои когти грешные души наших товарищей.

— Бедная девушка! Она и не подозревает, какой опасности подвергается! — сокрушался Пиетро.

Патриций обернулся к хижине и испустил крик ужаса, увидев выходившую сиделку.

Это была Джиованна ди Понте. Бледная и печальная, остановилась девушка на пороге хижины, где она провела много грустных часов, ухаживая за зачумленными, одно дыхание которых приносило смерть.

Оправившись от испуга, Валериано бросился в порыве безумного отчаяния на Антонио.

— Бездельник! — воскликнул с бешенством молодой человек. — Признайся, что ты солгал! Не может быть, чтобы ваши товарищи, которых вы поместили к Нунциате, были зачумлены?!

Сын Панкрацио пожал плечами, засучил рукав, и, указывая на кисть руки, проговорил со злой усмешкой:

— Выслушайте меня внимательно, синьор Сиани! Когда вы увидите у меня на этом месте багровое пятно вроде кровяного подтека, с желтыми точками, окруженное фиолетовыми пупырышками, то можете сказать смело: «Вот печать чумы! Антонио не жилец на этом свете!..» Ну, взгляните же теперь на кисти рук наших товарищей, и вы увидите этот роковой знак. Тут не может быть никакой ошибки. Мы видели так много больных чумой, что узнаем их с первого же взгляда не хуже любого доктора.

Сиани слушал с замирающим сердцем эти объяснения и пристально смотрел на прекрасную девушку, лицо которой озарилось печальной улыбкой, когда она увидела своего возлюбленного. За мгновение перед тем ее охватило крайнее уныние, вызванное происходившей перед ней печальной сценой. Но вид Сиани возвратил Джиованне утраченную бодрость, вдохнул в нее новую энергию. Но ее скоро снова крайне удивило восклицание Валериано: