Волхитка - Николай Гайдук

Зевая, он перелез через мотки проводов, через ящики с какими-то инструментами и старыми, поломанными взрывными аппаратами. Постоял, не в силах прочухаться после долгого сна. Опять зевнул. Пошёл к реке, умылся. Огненно-рыжие вихры привёл в порядок, или, вернее, попытался привести – волос был непокорным и вздорным, выдавая характер хозяина.

Тайга кругом стояла серая: вечер или утро – не поймешь. Сначала было тихо, а потом в лицо ударил горячий пружинистый ветер, какой обычно дует в этих местах к дождю. Взъерошились деревья, заплескались травы на поляне, играя светло-молочной изнанкой. И тревожно загалдела птица, скинутая ветром с насиженного места.

Охотничьим ножом распоров две банки – с тушенкой и сгущенкой – Кикиморов по-быстрому позавтракал. С костром возиться было лень – тушенку съел холодную. И чай холодный был, зато густой, за ночь настоялся на листах смородины.

Поел. Покурил. Стал прикидывать: какой бы ратный подвиг совершить ему до обеда, пока «демонит» привезут.

– Ладно, – сказал он, окурком стреляя в кедровку, вертевшуюся около своего гнезда. – Есть одна мыслишка. Не трещи, кума.

Палаточный лагерь, где расположились взрывники, находился на пригорке, с которого две дороги скатывались – на юг и на север. Одна вела туда, где скоро будет плескаться «море». Другая – к посёлку Благие Намеренья.

Чтобы скоротать дорогу до поселка, парень останавливался и, сложив ладони хитроумным способом, скулил и завывал по-волчьи. Глупых щенков окликал.

Он так делал часто, шагая по тайге. И часто – бестолку. А нынче как-то очень быстро повезло. Ворка отыскал волчат на тёплой и уютной лежке; не моргнувши глазом, переломал им ноги, словно сухие сучья. Расчёт был простой и проверенный. Этих беспомощных темно-бурых калек матёрые волки не бросят, выкормят; это же не люди – бросать своих детей. По осенним чернотропам придёшь и преспокойненько возьмёшь свою добычу. За волчицу раньше было – 150, за волка – 100, а за волчонка – 50 рублей. А теперь обещано в Благих Намереньях едва ль не втрое больше. Как не постараться? Нет, не из жадности, а так… из благих намерений.

Закончив костоломные дела, он поспешно удалился от вонючего логова. Руки вымыть хотел после волчат, но обошёлся только тем, что поплевал на них и вытер о штаны. Покопался в рюкзаке, мысленно ругая взрывников. Хотя они, конечно, молодцы – не подчистую выгребли. Оставили на опохмел. Варфоломей достал посудину. Выпил за удачу. Сколь их там, волчат, в гнезде? Сколько там рубчиков лежит?..

Он ухмыльнулся, довольный началом дня. (Для кого начало, а для кого уже вторая половина).

Вино проникло во все жилы и жилочки, кровь разогрело, душу подожгло. Хохотать хотелось без причины и хотелось – эх, раззудись, плечо! размахнись, рука! – взорвать бы что-нибудь такое… грандиозное бы что-нибудь свершить, героическое!.. Жалко, рядом нету демониту!

Свернувши не там, где надо, Варфоломей не то, чтобы сбился с дороги – он оказался перед выбором: или назад оглобли поворачивать, или пойти напрямую. Разгорячённый вином, он думал не долго. Он решил напрямую ломиться – через Чертово Займище. Уже ходил однажды, тропа запомнилась.

Покорители беловодской сторонки научили хорошим песням. Ворка вспомнил одну из них и загорланил, посмеиваясь:

Чела-э-эк проходит как хозяинНеобъятной родины сво-э-эй!..

Он чувствовал себя хозяином страны. Полноправным и несокрушимым.

А между тем вечерело. Закат забивал красные клинья в соснах. Тени опрокинулись под берег на тропу, сверкающую росами – выпуклыми шляпками гвоздей. Натиск ветра неожиданно ослаб. Небо, всё время куда-то бегущее, останавливалось, охваченное зрелым заревом. Сосны выпрямляли спины и задумывались в покойном полумраке. На соснах, на кустах, на каждом стебле – тишина развесила незримые, комариным тонким звоном звенящие звоночки…

Ворка отыскал слабо светлеющие затеси, зализанные живицей. Но во хмелю повернул не туда; всё равно ему сейчас – лишь бы идти…

Обогнув Русалкины Водовороты, он увидел цветок телореза. Интересный цветок. Всё время живёт под водою и только во время цветения выныривает из «русалкиных окон». Если верить легендам и преданиям – здесь утопилась когда-то молодая, проданная в рабство персиянка, обернулась роскошной русалкой с чёрными волосьями ниже колен, с хвостом, где каждая чешуйка из серебра. Русалка хотела добраться до моря, до Персии, да помешали ей речные перекаты. Беглый каторжник Ярыга сушить собрался реку, но русалка вышла замуж за него, лишь бы не трогал белые воды. А Ярыга хотел, чтобы она волшебный жар-ключ достала со дна – любые клады распечатать можно тем ключом.

«Это – побаски далёких времен, – думал Ворка, стоя возле омута. – А сегодня и того забавнее рассказывают. Главный начальник строительства Ярыгин – из тех самых будто бы… И стройку века он придумал специально, чтобы… Ох, мать! А это что? А это кто?»

Варфоломей встрепенулся.

Остолбенел от увиденного.

Из воды выходила русалка. Явно слышался шорох воды. Видны были смуглые руки, грудь, упругое бедро…

Дабы отогнать видение, он закрыл глаза. А когда распахнул – никого. Хмель, конечно, дает себя знать. Вон как сильно голову заколесило, того и гляди упадешь в круговерть. И чтобы не поддаться глупому искусу, Варфоломей отошел от воды.

«Русалка» к тому времени уже оделась. Сидела на пенёчке под березой. Отчего-то пригорюнилась, подперев щеку ладонью. Наблюдала, как скользили жуки-водомеры по слюдяной поверхности пруда.

– Ки-и-иса с бантиком?! – узнал он. – Вот так встреча!

Олеська оглянулась. Подскочила. Глаза её – и без того большие – увеличились от ужаса: он видел её обнаженной.

– А что же ты, кисонька, делаешь здесь? Заблудилась? Я тоже… Давай будем вместе блудить? – скаламбурил он многозначительно. – У меня для тебя есть подарок. Давно с собой таскал, надеялся на встречу. Бог – не фраер, не подвёл.

Варфоломей стащил с плеча рюкзак. Огляделся. Канюк сидел на кочке невдалеке, драл клювом и когтями лягушонка. Ощущая на себе человеческий взгляд, хищник отвернулся, проглотил добычу второпях и улетел, посвистывая крыльями.

Тихо кругом. Даже листы на осинах висели – как влитые в стекла. Ветер свалил облака за кромку вечернего бора. Кочки, красноватые от прошлогодней клюквы, утопали в сонной полумгле… Вечер над землей уже завял, а ночь пока ещё не зацвела. Стояли те загадочные сумерки, что называют – «между собакой и волком».

– Показать подарочек? Ни в жисть не догадаешься – какой! Не хочешь? Зря. Я ведь с благими намереньями.

Он косо поглядел на её грудь. Ниже левого соска, под светлой кофточкой, испуганно, по-птичьи трепетало сердце…

Обреченный вид живого существа – человек это или телушка на бойне – возбуждал в душе у Ворки чувство жалости и одновременно чувство своего всемогущества. Из глубины утробы подкатывал горячий ком под горло и на секунду забивал дыхание; по жилам сладкой судорогой проходила дрожь; руки делались ватными – муху не тронет; в глазах копилась умилительная влага… И чем больше он млел удивительной звероподобной нежностью – тем сильнее удар! Были полосы в жизни: он мучился жалостью – не кувалда всё-таки под ребром стучит, живое сердце; к сожалению, к счастью ли, но с годами это проходило; в последнее время особенно редко случалось жалеть. Взрывы «демонита» неумолимо разрушали его душу; и если бы мог он в себе разобраться, то понял бы: самый страшный взрыв случился до его рождения – в тот момент, когда отец крутанул с удовольствием ручку взрывного устройства и Белый Храм ушёл под облака, освобождая место для кровавой бойни. Как тут ни вспомнить святое писание: «Отцы ели виноград, а у детей оскомина».

Олеська уходила по темнеющей стежке – в сторону Чёртова Займища. Ворка отпустить решил. Чёрт его знает, почему. Да так, расчувствовался малость, рассиропился. Он рюкзак развязал и допил всё, что осталось в бутылке. Новую хотел открыть, но передумал: опьянеет.

Закурив, он сбил ногою сатанинский гриб возле куста. Белое мясцо гриба краснело и покрывалось васильковой трупной пеленой. Зрение у Ворки по-звериному острое – в потёмках видит сквозь игольное ушко.

Лягушки на болоте раскричались – к дождю, говорят. И словно спеша подтвердить нехитрую эту примету – молния всплеснулась у горизонта.

Олеська отдалялась. Кусты шуршали на краю болота. Светлая кофточка мелькала за деревьями.

Неожиданно сверху возник, нарастая, дребезжащий звук.

– Ой! – девушка остановилась. – Ой, что там?

– Черт на метле катается! – крикнул Варфоломей и расхохотался.

Девушка увидела светлый промельк птицы – это спикировал бекас на гнездо, запрятанное в сумрачном кочкарнике. Жизнь болота, знакомая с детства, никогда не пугала её, просто нервы были напряжены, вот она и ойкнула. И, может быть, это самое «ой!» всё и решило, как знать.