Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Владимир Борисович Айзенштадт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для музыкальных работ оставалось разве что время в период болезни. «Когда я болен настолько, что сижу дома, ничего “дельного” делать не могу, голова трещит, глаза слезят… – я сочиняю музыку… – сообщал он Л. И. Кармалиной 15 апреля 1875 года. – Написал большой марш “Половецкий”, выходную арию Ярославны, “Плач Ярославны”…»[234].
В 1876 году была наконец закончена Вторая симфония, ныне – знаменитая «Богатырская», и первый раз исполнена в концерте Русского музыкального общества под управлением Э. Направника. Сочувствия у публики она не вызвала – слишком новой была музыка, ее оценили тогда только знатоки.
3 сентября 1880 года Лист писал Бородину из Рима: «Я очень запоздал со своим заявлением насчет того, что Вы должны знать лучше меня: а именно, что инструментовка Вашей в высшей степени замечательной симфонии (Es-dur) сделана рукою мастера и в совершенстве соответствует самому произведению. Мне доставило истинное наслаждение услыхать ее на репетициях и на концерте Музыкального съезда в Баден-Бадене. Лучшие знатоки и многочисленная публика аплодировали Вам»[235].
Еще в июле 1877 года, при первом личном знакомстве Бородина с Листом, великий маэстро сказал ему: «…Вам нечего бояться быть оригинальным; помните, что совершенно такие советы давались в свое время и Бетховенам, и Моцартам, и пр. и они никогда не сделались бы великими мастерами, если бы вздумали следовать таким советам… Работайте, если бы Ваши вещи даже не игрались, не издавались, не встречали сочувствия; верьте мне: они пробьют себе “почетную дорогу”… Я не комплименты Вам говорю; я так стар, что мне не пристало говорить кому бы то ни было иначе, чем я думаю…»[236]. В 1879 году Бородин, Кюи, Лядов и Римский-Корсаков написали «Парафразы». Основу этому положила комическая «Полька» Бородина. Лист пришел в восторг от этого талантливого сочинения и пожелал поучаствовать в этом. К следующему изданию «Парафразы» были дополнены вариацией Листа.
Об исполнении его Первой симфонии 20 мая 1880 года Бородин получил письмо от председателя всеобщего немецкого музыкального союза Карла Риделя, написавшего ему на следующий же день после концерта. «Все мы сожалели, что Вы не присутствовали на празднестве и не могли быть свидетелем Вашего торжества»[237].
Новая русская музыка заняла видное место не только в России, но и в Германии, Бельгии, Франции. Особенно тесные связи установились у Бородина с бельгийскими почитателями его музыки. В Льеже бельгийский дирижер, пианист и композитор Теодор Жадуль организовал кружок из своих учеников и любителей музыки для знакомства с русской музыкой. В организациях этих «русских концертов» большое участие приняла бельгийская пианистка и меценатка графиня Луиза де Мерси-Аржанто, почитательница Бородина. В 1885 году Бородин посетил Льеж и замок Аржанто. Он привез с собой корректуры «Маленькой сюиты» для фортепиано, посвященной хозяйке дома (те самые, что забыл потом в ее замке и нашел спустя длительное время у нее на столе роскошно переплетенные) и «Скерцо» для фортепиано, посвященного Жадулю.
Неудивительно, что, работая “на износ” и отводя на сон всего по пять часов в сутки, он стал ощущать боли в груди. Обследования показали, что его сердце находится в угрожающем состоянии.
Сергей Александрович Дианин, автор книги о Бородине, начатой еще его отцом, учеником и другом Бородина, пишет со слов отца: «Числа 12 или 13 февраля А. П. Дианин работал в полуденное время в химической лаборатории Военно-медицинской академии и слушал игру Бородина, импровизировавшего на рояле в соседней комнате. Эта музыка произвела на А. П. Дианина глубокое впечатление: по его словам, он никогда еще до того не слыхал у Александра Порфирьевича музыки такой мощи и красоты, хотя и другие сочинения его великого учителя всегда ему сильно нравились. Услышанная А. П. Дианиным музыка по стилю и настроению значительно отличалась от всех других произведений Бородина.
Он довольно долго гремел за стеной, играя эту могучую музыку, рассказывал мне А. П. Дианин, – пишет его сын, – потом перестал играть и через несколько мгновений появился в лаборатории взволнованный, радостный, со слезами на глазах.
“Ну, Сашенька, – сказал он, – я знаю, что у меня есть недурные вещи, но это – такой финалище!.. такой финалище!” Говоря это, Александр Порфирьевич прикрыл одной рукой глаза, а другою потрясал в воздухе… От этого финала не сохранилось ни одной строчки – ничего не было записано». Бородин работал тогда над Третьей симфонией.
Помня свой уговор с Н. А. Римским-Корсаковым и А. К. Глазуновым, А. П. Дианин решил в ближайшие же дни сообщить им о новом сочинении Бородина, но не успел организовать их посещения, так как Александр Порфирьевич затеял устроить в один из ближайших дней танцевальный костюмированный вечер[238].
14 февраля 1887 года Бородин пришел к Доброславиным и пригласил назавтра к себе на костюмированный бал. «Я соорудила нечто вроде русского костюма… – рассказывала Мария Васильевна Доброславина. – Общество было небольшое, но очень тесное». Было очень весело. «Александр Порфирьевич провальсировал… и подошел ко мне. Мы стояли и разговаривали, когда в зал вошел проф. Пашутин… Он приехал с обеда и был во фраке… Я сказала, что из всей мужской одежды я больше всего люблю фрак… Александр Порфирьевич заявил, со своей обычной шутливой галантностью, что если я так люблю фрак, то он всегда будет приходить ко мне во фраке, чтобы всегда мне нравиться. Последние слова он произнес растягивая и как бы закоснелым языком, и мне показалось, что он качается, я пристально взглянула на него, и я никогда не забуду того взгляда, каким он смотрел на меня… Я не успела крикнуть: “Что с Вами?’ – как он упал во весь рост…
Обложка партитуры оперы А. Бородина «Князь Игорь» 1888 года издания
Все бросились к нему и тут же, на полу, не поднимая его, стали приводить его в чувство. Понемногу сошлись все врачи и профессора, жившие в академии… Были испробованы все средства – и ничто не помогло…
И вот он лежал перед нами, а мы стояли кругом в наших шутовских костюмах и боялись сказать друг другу, что все кончено.
Помню, что последним пришел проф. Манассеин, когда уже все было испробовано. Он наклонился над ним, послушал сердце, махнул рукой и сказал: “Поднимите же его”.
И его подняли, и положили, и все было кончено»[239].
Через несколько дней, 23 февраля, А. Г. Рубинштейн
