Воспоминания - Вилли Брандт

Зависимость от процессов в мировой экономике доставила нам в начале семидесятых годов немало хлопот. Недостаточная ответственность Соединенных Штатов за мировую валюту и финансово-политический аспект международного экономического сотрудничества причиняли нам беспокойство. С отделением доллара от цены на золото летом 1971 года мы были столь же мало согласны, как с разрешением свободного обменного курса весной 1973 года. В конце того года большую роль сыграл первый кризис цен на нефть. Он вызвал волнение там, где требовалась соответствующая реакция со стороны Германии и Европы.

В моем первом правительственном заявлении 1969 года я сказал, что мы хотим «отважиться на бо́льшую демократию», и вызывающе добавил: «Мы еще далеко не все сделали для нашей демократии, по-настоящему мы только начинаем». Этот лозунг вызвал, с одной стороны, готовность к соучастию, с другой — противодействие. Развернутая против нас непристойная кампания, в которой нам приписывали намерение выбросить демократию за борт, не произвела желаемого эффекта — в ней слились воедино протесты против внутренней и внешней политики разом.

Мы действительно собирались вести свою работу, по возможности, гласно и удовлетворять потребность наших сторонников в необходимой информации. Однако недостаток опыта привел к переоценке значения перспективного планирования.

Мы исходили из того, что совместное принятие решений и совместная ответственность придадут нашей стране внутренние силы для большей мобильности. Изменение закона о правах и обязанностях предпринимателя и совета рабочих и служащих 1971 года, а затем закона о представительстве рабочих и служащих в государственных учреждениях не удовлетворило профсоюзы, однако они расценили это как «большой шаг вперед». Участие рабочих в наблюдательных советах крупных предприятий (решение было принято в 1974 году, но вступило в силу только в 1976 году, после того как союзы предпринимателей обратились в Федеральный конституционный суд) также не оправдало ожидания профсоюзов. Серьезным недостатком оказалось то, что после весьма успешных выборов в ноябре 1972 года мы недостаточно ясно установили, чего можно достичь с помощью имеющегося парламентского большинства, а чего нет.

Я и сегодня сожалею, что наши планы по резкому улучшению материального состояния рабочих и служащих провалились. Две различные позиции в профсоюзном лагере заблокировали друг друга. Одни опасались «мелкого капитализма», а следовательно, ослабления боевой сознательности рабочих. Эта позиция прежде всего поддерживалась профсоюзом металлистов, противоположная — профсоюзом строителей. Этот конфликт парализовал СДПГ, из-за него она упустила возможность сделать тот шаг, на который решились шведские социал-демократы, создав фонды для работающих по найму. Деятельность социал-демократического предпринимателя Филиппа Розенталя, не одно десятилетие выступавшего за участие трудящихся в распределении доходов и управлении, закончилась ничем. А ведь как часто и как рьяно он этого добивался.

С осуществлением лозунга «больше демократии» были связаны важные шаги в поддержку равноправия женщин: законы о разводах и изменении фамилии, об уравнивании в социальном обеспечении. Эти меры должны были привести к увеличению представительства женщин. Среди членов моего правительства была всего одна женщина, однако вскоре еще одна женщина впервые заняла пост парламентского статс-секретаря в ведомстве канцлера, а две другие — получили должности статс-секретарей. В действительности же общественное давление еще не достигло той силы, когда любой женщине можно было беспрепятственно продвигаться по службе. Сигнал может исходить «сверху», но сам процесс перемен должен идти «снизу».

Реформа параграфа 218 прошла через парламент лишь к концу второго периода моего пребывания на посту главы правительства. Согласно моему пожеланию, инициатива была предоставлена бундестагу. Последняя речь, произнесенная мной (с особой осторожностью) в качестве федерального канцлера в парламенте, была посвящена этой теме, которая абсолютно не подходила для дискуссий по вопросам политики партии, но вокруг которой, тем не менее, вопреки распространенному в 1974 году мнению вновь и вновь вспыхивали споры. Какой великолепный объект для идеологических сражений!

Социальная справедливость стояла в шкале реформ на первом месте, а без реформы образования она была недостижима. Эта реформа должна была предоставить равные шансы для всех, при этом отнюдь не означала изменения в содержании образования. В бурных спорах об «основных положениях» остались без внимания идеи, которые могли бы встретить широкое одобрение среди населения. Но реформа образования, которой мы — частично вместе с СвДП — дали толчок в начале шестидесятых годов, без сомнения изменила облик нашего общества. Быстро росло число выпускников высших учебных заведений, а число студентов, как и число детей рабочих, среди учащихся вузов с 1965 по 1980 год утроилось. То обстоятельство, что нам не удалось свести воедино и очистить от всяких наслоений усилия, направленные на реформы, привело к негативным последствиям, доставившим нам немало хлопот уже за рамками политики в области образования. Противодействие оказалось столь мощным лишь потому, что мы не успели еще определить реальный масштаб реформ, а некоторые из нас не захотели уяснить для себя соотношение между количеством и качеством.

Единое федеральное министерство образования и науки, в которое в то время входило также министерство научных исследований, возглавляемое профессором Лойссинком и Клаусом фон Донани, являлось в рамках политики реформ весьма влиятельным ведомством. Путем дополнения к Основному закону федерации было предоставлено право на планирование в области образования. Сами земли не смогли бы произвести необходимые капиталовложения: расходы на образование на душу населения возросли в пять раз. Таким образом, федерация получила возможность влиять и на содержание образования, что пошло на пользу реформе (а может быть, и нет — все зависит от политической точки зрения, не обязательно соответствующей точке зрения партии). Мне и сегодня не нравится, что на уровне отдельных земель, где за это отвечали мои товарищи по партии, разрешили сдавать экзамены на аттестат зрелости без зачета по немецкому языку, а из учебных планов исчезла история.

Немало наших сторонников, которые с удовольствием вывернули бы наизнанку структуры экономической власти, но не решались на это из-за опасения столкнуться с мощным сопротивлением, понимая также, что это может оказаться им не под силу, особенно рьяно настаивали на изменении общества через систему образования. В этом отношении были разыграны запасные варианты. Молодые депутаты 1969 года, считавшие себя левыми, почти целиком устремились в комиссию бундестага по образованию и науке.

Реформа образования не была совершенной. Она бы не стала таковой и в том случае, если бы ею руководили непосредственно из ведомства федерального канцлера. Но так как федеральные земли сохранили важнейшие полномочия за собой, а также в силу невозможности даже в минимальной степени соединить усилия значение политики в области образования быстро падало. Мы указали общее направление, но успехом это не увенчалось. Другое дело, в строительстве. На этом примере видно, сколь различные силы формировали политику реформ. С особой гордостью я вспоминаю закон 1971 года о поощрении градостроительства. Он помог сохранить историческое архитектурное наследие и открыть многим нашим городам путь в будущее.

Моя инициатива на партсъезде в Саарбрюккене весной 1970 года по разработке детализированной концепции реформ не нашла особой поддержки. Для меня было важно внести ясность в вопрос цены, которую потребует политика реформ, и объяснить каждому принцип, согласно которому нельзя использовать одну и ту же часть общественного продукта на различные нужды. И что неплохо бы знать, какие последствия повлечет за собой то или иное перераспределение или новое налоговое бремя. Оказалось, что невозможно заранее обеспечить финансовую поддержку выполнению программы, рассчитанной на не очень продолжительный срок, особенно когда мировая экономика находится в предкризисном состоянии. Молодое поколение критиков, используя старый «попутный ветер», предупреждало, что не следует упорно ссылаться на «силу обстоятельств», при этом они нередко извлекали в качестве аргументов, казалось, отживший свое догматический хлам. Нам не удалось в должной мере воспользоваться своим мандатом и тем самым связать руки оппозиции, непрестанно рисовавшей мрачные картины разорения государства. Между дебетом и кредитом зияла пропасть. На выборах в ландтаги мы потерпели ощутимую неудачу.

Были ли связаны неуверенность и споры между теми, кто просчитывал все наперед, и теми, кто хотел быстрее двигаться дальше, с тем, что на горизонте замаячили новые достижения и новые перспективы? Прошло время, когда можно было неосознанно позволить себе считать будущее простым продолжением прошлого. Вопрос качества экономического роста и смутное предчувствие того, что в современном индустриальном государстве, каковым является Федеративная Республика Германии, действуют собственные законы, будоражили умы еще до того, как закончился первый взлет эпохи реформ.