Дневник горничной - Октав Мирбо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ваши сестры?
— У них красивые чепчики с кружевами… вышитые юбки…
— А у вас?
— У меня? У меня ничего нет…
Я отодвинулась, чтобы не чувствовать мертвящего запаха из ее рта:
— Почему же вы пошли в горничные?.. — начала я опять.
— Потому что…
— Почему вы покинули родные места?
— Потому что…
— Вам жилось нехорошо?
Она ответила, торопясь и глотая слова:
— Отец меня бил… мать меня била… сестры били… все били… заставляли все делать… я воспитывала сестер…
— Почему же вас били?..
— Не знаю… для того, чтобы бить… Во всех семьях кого-нибудь бьют… потому что, видите ли… не знают…
Мои вопросы не казались ей назойливыми. Она начинала относиться ко мне с доверием…
— А вас… — спросила она — разве родители вас не били?
— О, да!..
— Ну, конечно… это так.
Луиза не ковыряла больше в носу… Она уперлась обеими руками в бедра… Вокруг нас шушукались. Смех, ссоры, крик мешали другим слышать наш разговор…
— Как вы очутились в Париже? — спросила я ее после короткого молчания.
— В прошлом году — сообщила она мне, — в Сент-Мишель-ан-Грэв приехала на морские купанья одна дама с детьми из Парижа… я предложила ей свои услуги… так как она уволила свою горничную… та обкрадывала ее… И затем… Она взяла меня с собою в Париж… нужно было ухаживать за ее отцом-стариком… У него ноги в параличе.
— Вы не долго оставались у нее?.. В Париже не то же самое…
— Нет — энергично произнесла она. — Я бы осталась… Но мы не сошлись…
Ее тусклые глаза странно засверкали… Я заметила, как огонек гордости промелькнул в ее взоре. Ее тело выпрямилось, почти преобразилось.
— Да, мы не сошлись… — начала она опять… — Старик приставал ко мне…
Я была ошеломлена этим открытием… Возможно ли это? Эта девушка возбудила желание… хотя бы желание развратного, бесстыдного старика… Этот бесформенный кусок мяса, эта чудовищная ирония природы!.. Нашелся человек, готовый поцеловать эти испорченные зубы, смешать свое дыхание с запахом гнили… Ах! Эти мужчины… Что же это за грязь!.. Что это за безумие — любовь! Я посмотрела на Луизу… но огонь потух в ее глазах… Жизнь опять погасла в потускневших зрачках…
— Давно это было?.. — спросила я…
— Месяца три…
— А потом?.. Вы не нашли другого места?
— Никто не хочет меня взять… Не знаю, почему… Когда я вхожу в контору, все дамы кричат: «Нет, нет… только не эту!» Уж такова моя судьба… Ведь в конце концов я не безобразна… я очень сильна… я знаю свое дело… и хотела бы добросовестно служить. Если я слишком мала ростом, так это не моя вина… Должно быть, у меня проклятая жизнь…
— У кого вы живете?..
— У содержателя меблированных комнат… Я убираю все комнаты и штопаю белье… Мне дают сенник на полатях и утренний завтрак…
Стало быть, есть еще более несчастные, чем я!.. Эта эгоистическая мысль опять наполнила мое сердце жалостью.
— Послушайте, Луизочка, — сказала я ей, стараясь говорить нежно и убедительно — в Париже очень трудно найти место. Нужно хорошо знать свое дело и господа здесь более требовательны, чем где бы то ни было. Я очень боюсь за вас… на вашем месте я вернулась бы на родину…
Но Луиза испугалась:
— Нет, нет… — произнесла она… — Никогда!.. Я не хочу вернуться домой… Скажут, что я не могла устроиться, что никто не хотел меня взять… надо мной будут смеяться… нет… нет… Это невозможно… лучше умереть!..
В это мгновенье дверь из передней отворилась. Пронзительный голос г-жи Поллат-Дюран позвал:
— Луиза Рандон!
— Меня зовут? — спросила Луиза. Она испугалась и задрожала…
— Да, да… вас… скорее… и постарайтесь понравиться на этот раз…
Она поднялась, ударила меня локтем в грудь, наступила мне на ноги, толкнула стол и, переваливаясь на своих коротких ногах, исчезла, преследуемая шиканьем.
Я встала на скамеечку и отворила форточку, чтобы видеть, что там произойдет… Никогда еще салон г-жи Дюран не казался мне более печальным; хотя, один Бог ведает, какой холод леденил мне душу всякий раз, когда я переступала этот порог. О! Эта мебель, крытая синим репсом, пожелтевшим от ветхости, эта большая записная книга, разложенная на столе, также покрытым синим же ковром из репса, испещренным чернильными пятнами и грязью… и этот пюпитр, на почерневшем дереве которого локти г. Луи оставили светлые, блестящие пятна… и буфет в глубине комнаты, уставленный рыночной посудой, полученной еще в наследство… и эти надоедливые часы на камине, по обеим сторонам которых стоят две бронзовые потертые лампы и две выцветшие фотографии; от раздражающего звона часов время кажется еще более длительным… и эта клетка в форме купола, в которой два тоскующие чижа топорщили свои жалкие перья…
Но я заняла наблюдательный пост не для того, чтобы описывать комнату, которую я, увы! знала слишком хорошо… Эту печальную комнату, столь трагическую, несмотря на свою буржуазную безличность, которую мое обезумевшее воображение много раз превращало в зловещую лавку человеческого мяса… Нет… я хотела видеть Луизу Рандон при столкновении с работорговцами…
Она неподвижно стояла возле окошка, спиною к свету, опустив руки. Резкая тень затемняла, как густая вуаль, безобразие ее лица и сгущала, оттеняла еще сильнее короткую, массивную бесформенность ее тела… Спустившиеся пряди волос блистали при ярком свете, который обрубал кривые контуры рук, груди и терялся в черных складках ее жалкой юбки… Ее рассматривала какая-то старая дама. Она сидела на стуле, спиной ко мне… Неприязненная спина, злой затылок!.. Я видела лишь черную шляпу с уродливыми перьями, черную ротонду с серою меховой оторочкой, черную юбку, лежавшую на ковре… и яснее всего лежавшую на коленях руку, в черной шелковой перчатке… Ее пальцы выпрямлялись, сгибались, сжимая материю, подобно когтям, впивающимся в живую добычу… Возле стола стояла, выпрямившись, с большим достоинством г-яса Поллат-Дюран.
Встреча этих трех вульгарных существ в этой вульгарной обстановке не представляет ничего интересного, не так ли?.. В этом обыденном факте нет ничего, на чем стоило бы остановить внимание… Ну, а мне эта сцена показалась страшной драмой! Эти три человека, которые там находились и молча смотрели друг на друга!.. Я чувствовала, что присутствую при страшной социальной трагедии, более ужасной и мучительной, чем убийство!.. У меня пересохло в горле. Сердце яростно стучало.
— Я вас плохо вижу, милая моя, — произнесла вдруг старая дама… — Отодвиньтесь-ка… я вас плохо вижу… Отойдите-ка подальше, виднее будет…
