Жизнь Джейн Остин - Клэр Томалин

Вот Генри не нужны были никакие подсказки в том, что касалось его жизни и его поведения. Амбициозный и энергичный, он, должно быть, завидовал счастливчику Эдварду. Ведь ему-то всего приходилось добиваться собственным умом.

Да, Генри стоит несколько особняком среди остальных. Почти такой же любитель приключений и по-своему такой же смелый, как и его бравые братья-моряки. Единственный из братьев, кто остался бездетным (больной Джордж, разумеется, не в счет). Принято считать его любимцем и отца, который давал Генри денег больше, чем другим братьям, и Джейн, много раз поминавшей в своих письмах, как он обаятелен, как занимателен, как она наслаждалась его обществом… В то же время есть что-то снисходительное в ее тоне, словно она относится к нему как к милому, но абсолютно несамостоятельному мальчишке. Я уже высказывала предположение, что в образе Уикхема есть что-то от Генри; писательница наделила и других своих персонажей качествами брата: Генри Тилни — его остроумием, а Генри Крофорда — его талантом выразительного чтения и способностью всех очаровывать в самых разных целях. Готовность Крофорда меняться к лучшему под влиянием добросердечной невинности, сохраняя при этом вкус к опасным забавам, мне кажется, также частично заимствована у Генри Остина. Брат и сестра походили друг на друга в том, как энергично использовали данные им возможности. В случае с Джейн — возможности, подаренные ей силой воображения, в случае с Генри — предоставленные самой жизнью. Брак, продвижение по службе, высокопоставленные друзья, возможный благодетель, новое отделение банка, даже простая увеселительная поездка — все это способно было занять его мысли и побудить к энергичным действиям.

В 1806 году он с оптимизмом взялся за расширение своего банковского дела, взяв в напарники Джеймса Тилсона, брата своего приятеля по полку милиции, которого Джейн также хорошо знала. Генри и Элиза переехали в Бромптон[149], затем на окраину города, где продолжали вести странноватую полусемейную жизнь. Новый, 1807 год Генри встречал в Годмершеме без жены, участвовал в домашних спектаклях и прочих увеселениях, а в июле уже вновь был в Кенте и вновь en garçоп[150] — Элиза осталась в Лондоне со своими нотами и книгами. Дневники Фанни дают полное представление, насколько она и ее мать были очарованы Генри: общительным, интересным, умным, ну просто идеальным гостем.

И все же в отношении Генри остаются некоторые вопросы. Судя по письмам Джейн, мисс Пирсон, с которой он был помолвлен до того, как жениться на Элизе, и которая, как он уверял, его бросила, затаила на него обиду. Вероятно, она считала, что жених сам дал ей повод разорвать помолвку. И вообще, Генри со своими богатыми друзьями (не говоря уж о богатой жене) и угодливыми письмами производит нелучшее впечатление. Его словно несло по течению в том беспокойном претенциозном обществе, куда его ввели приятели-офицеры из аристократов и где тон задавал принц Уэльский. Впрочем, он просто был человеком своего времени и не видел причин, почему бы не брать от жизни все. Я не верю в то, что он оставил духовную карьеру потому, что Элиза предпочитала видеть своего супруга светским человеком. Нет, он сам усматривал больше возможностей для себя на других путях.

Фрэнсис, который в детстве был особенно близок Джейн, а потом много лет отсутствовал, вновь стал близким в этот тяжелый 1806 год. Она знала о его морской службе достаточно, чтобы восхищаться его отвагой, выносливостью, сноровкой, и очень сочувствовала брату в постигшем его невезении: ему не довелось принять участие в Трафальгарской битве в октябре 1805 года[151]. Конечно, она многого не знала — ни о жестоком обращении с матросами, ни о тайных услугах Ост-Индской компании, ни о сомнительных сделках в интересах разных иностранных держав — и видела в брате трезвого, разумного, хорошо воспитанного человека, который честно служит своей стране на море и заслуживает счастливой жизни дома. И конечно, поддержала его желание без лишних промедлений жениться на любимой девушке, Мэри Гибсон из Рамсгейта. Ему было тридцать два — самый подходящий возраст. Да и материальные обстоятельства благоприятствовали: Фрэнсис получил приличную премию и официальные благодарности от палаты общин за успешное преследование французов в Атлантике на своем «Канопусе» и за вклад в поражение французского флота в битве при Сан-Доминго.

Что же до младшего брата, Чарльза, его никто не видел с 1804 года, когда он отплыл в Северную Америку. Он отличался любящим сердцем, скучал по сестрам, к которым был очень привязан, и нашел утешение, обручившись с шестнадцатилетней красавицей на Бермудах. Фанни Палмер происходила из семьи местных английских юристов, которые всего добились сами, но за ней не давали никакого приданого. Они с Чарльзом поженились в мае 1807 года. То был романтический брак на краю света — молодого морского офицера и розовощекой златокудрой девушки, почти ребенка, чье решение одобрила лишь ее замужняя сестра. Со стороны жениха на бракосочетании, естественно, и вовсе никого не было. Письма шли одно за другим, но познакомиться с Остинами Фанни смогла лишь через четыре года, когда Чарльза отозвали в Англию. Они приехали с двумя маленькими дочками. Малышек и их юную маму тепло приняли в семье мужа, особенно Кассандра и Джейн, всегда питавшие нежность к младшему брату.

А что же сама Кассандра? По ее собственным словам, Джейн была «солнцем ее жизни, золотым бликом на каждой радости», а она лишь оттеняла собой младшую сестру. Кассандра остается для нас смутным, непрорисованным образом, всего лишь темным контуром, как тот силуэт — единственное ее изображение, что нам известно. Ее племянница Каролина (младшая дочь Джеймса) в своих воспоминаниях писала: «Я не то чтобы не любила тетю Кассандру, но, если мой визит приходился на время ее отсутствия, я не скучала по ней». Есть, по-моему, что-то противоестественное в том, что жизнерадостная хорошенькая девушка чуть за двадцать выбирает для себя роль непорочной вдовы и отвергает все радости молодой жизни в уверенности, что никогда не оправится от потери возлюбленного. Единственной страстью ее жизни, как мы можем судить по письмам, стала Джейн. Кассандра пишет об этом уже после смерти сестры, называя ее «частью себя». Она упрекает себя за то, что так сильно ее любила, и соглашается с тем, что Господь наказал ее за такую привязанность: «Я осознаю… что рука, нанесшая мне этот удар, действовала справедливо».

Джейн однажды заявила, что Кэсси бывает веселой, и та смеялась над шутками младшей сестры, но никто не мог припомнить ни одной из ее собственных шуток. Однако не слышали от нее и никаких жалоб — например, на то, что ее постоянно используют в качестве безотказной невестки, тетушки и няньки. Более того, она сделала все, чтобы защитить Джейн от подобной участи. Кэсс была единственной, с кем писательница обсуждала свое творчество. Лишь ей одной позволялось ободрить сестру или расспросить о ее планах. Она была также непосредственной свидетельницей угнетенного состояния Джейн и своими глазами видела, как отсутствие постоянного дома мешало ей писать, как растрачивался ее данный от Бога дар.