Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Напиши для проформы расписку. Я верю, что ты и так отдашь в Венгрии, но, знаешь, привычка – вторая натура, ха-ха-ха! – И он подвинул Яношу перо и бумагу.
– Сколько все это стоит?
– В чем ты будешь платить? В свободно конвертируемой валюте или в рублях?
– В чем бы ты хотел?
– Конечно, я хотел бы в долларах…
– В долларах? Ладно, уплатим в долларах…
Иван сел и столу, написал что-то на бумаге и передал ее командиру и пограничнику. А тот, прочитав, сказал Яношу:
– Нельзя. Иностранец, собака. Представитель Монако.
– Он обычный жулик, а не подданный Монако. И охранная грамота – филькина грамота. Так что подписывайте приказ о национализации.
– Что?! – возопил венгр, «подданный Монако». – Что?! Ты же венгр! Как ты можешь? Нейн, их бин марроканише ауслендер, ю кэннот ду ит, блади бастард, я буду жаловаться в вышестоящие инстанции! Ты же венгр, как ты можешь предавать венгра!
– Нет, как ты можешь предавать Венгрию?! – сказал Янош и стал бледным-бледным. – И не смей называть себя венгром! Человек, спекулирующий на горе людей, не имеет национальности!
Вечером, часов в десять, генералу Дрыжанскому принесли шифровку от его адъютанта, и было в этой шифровке такое, что заставило Дрыжанского вызвать автомобиль и незамедлительно отправиться к представителю разведки Антанты генералу Ричмонду Ферже. Говорилось в шифровке, что Перцель действительно получил телеграмму, и приводили текст: «Дела фирмы требуют вашего визита в Сегед и в Рихварош к Матиасу, где проездом будет Дьюла с новыми данными о пакете акций».
Ферже визиту своего русского коллеги чрезвычайно обрадовался, обменялся с ним рукопожатием – до некоторой степени экзальтированным – и сказал:
– Мой друг, я вижу, как сияют ваши глаза. Не скрывайте: вы приехали с хорошими новостями.
– Вы помните, я просил вас помочь мне усадить в тюрьму и сделать репутацию одному моему протеже?
– Да, он уже сидит. Мы выполнили вашу просьбу срочным порядком.
– Где?
– В Мишкольце.
– А мне надо, чтобы он сидел либо в Сегеде, либо в Рихвароше, в замке графа Матиаса.
– В двух местах одновременно он сидеть не может, – пошутил Ферже. – Куда его перевести сначала?
– Либо в Сегед, либо в Рихварош, но с таким расчетом, чтобы он мог оказаться незамедлительно там, где он потребуется.
– Вы говорите шарадами, мой друг, – сказал Ферже, – я ничего не понимаю…
– Я объясню. Задуманная мною операция сейчас вступает в решающую стадию, – сказал Дрыжанский, положив на стол Ферже шифровку, – вы ознакомитесь с этим позже и все поймете. Все прошедшие годы и мы, да и вы, между прочим, делали кучу ошибок. Мы мешали революционным событиям, а обязаны были их организовывать соответствующим образом и направлять по угодному нам руслу. Но делать этого мы не умели. Это могут сделать только те люди, которые найдены среди революционеров и проверены нами на талант, смелость и авантюризм. И при этом скомпрометированы таким образом в прошлом, что отказывать нам не смогут. Эрго: я хочу внедрить моего человека в будапештский ЦК, а после – в Коминтерн. Не надо бояться революционности моего подопечного, только тогда всякая победа революции будет обернута нам на пользу. Сейчас важно внедрять в большевизм тех людей, которые исповедуют религию власти, но идут к ней методом революции.
– Термидор изнутри? – спросил Ферже. – Занятно. Кто же этот ваш человек? Вы оценили мой такт: я ни разу не спрашивал вас о нем раньше, я просто выполнил вашу просьбу.
– Я ценю ваш такт, генерал. Мой человек был дважды приговорен к смертной казни: один раз в России, где я спас его, другой раз в Германии, где его спасла революция. Бывал он и в Венгрии. Он и сейчас там с вашей помощью. Я передам вам этого человека с паролем и отзывом. Этот пароль и отзыв знают только два человека: он и я. Поверьте мне – это самый ценный агент, какой только был у меня за все тридцать лет работы в сыске.
– А ваши коллеги?
– Мои коллеги тупицы и кретины. Вы задали не тот вопрос, генерал.
– Ага, – протянул француз. – Начинаю понимать… Вы устали… Маленькая ферма возле Бордо, красные закаты, старый клавесин и журчание ручья. Да, да… Разведчики сдают лет на пять раньше, чем писатели. Тех хоть держит самодисциплина и честолюбие, а мы-то с вами знаем, что слава – понятие сугубо случайное и достигается не человеком, а, как правило, вопреки ему. Мы-то с вами знаем, как делают славу, а?! – И француз засмеялся колокольчатым добрым смехом. – Когда вы хотите уйти из игры?
– Сегодня.
– Ого! А способ отъезда в Европу?
– Ваш морской транспорт.
– У вас неплохо работает агентура, напрасно вы жалуетесь, генерал.
– Нет, это просто очень плохо работает ваша контрразведка на флоте.
– Багаж? Семья?
– Всё мое ношу с собой.
Ферже поднял трубку телефона:
– Командира транспорта Си-Ку-24. Командор. Это я. Через полчаса к вам на борт мой адъютант привезет человека, который должен быть через неделю под Бордо. До его прибытия не отправлять суда. Я обнимаю вас, мой друг.
Генерал Дрыжанский достал из кармана перепелиный манок и три раза коротко свистнул, а после – жалобно и протяжно.
– Это ваш пароль. Вам ответят словами: «Все-таки ничего нет прекрасней боровой охоты в Сибири». Будьте с этим человеком предельно уважительны. Его кличка Вожак. Операцию по внедрению он проведет сам – надо только его связать с Яношем Перцелем. – Генерал постучал пальцем по шифровке, лежавшей перед Ферже.
– Я связал две нитки теоретически: Вожака и Перцеля. Практически это доведете вы. Не навязывайте Вожаку своих решений. Доверяйте ему во всем. В беседах с ним всегда подчеркивайте, что функционеры в партии не поняли его и недооценили его талант. В беседах с ним я всегда подчеркивал, что герой – это удел тысяч, высшая власть в партии – призвание единиц.
– Любопытно и смело… Очень смело…
– Теперь вы, надеюсь, поняли, отчего я так яростно сражался за жизнь Яноша Перцеля? Он выполнит роль лопаты, на которой мы введем в печку Вожака.
– Спасибо, – сказал Ферже, – спасибо, мой друг!
И – выстрелил в живот Дрыжанскому, который молча сполз на пол.
Адъютант, немедленно вышедший из-за портьеры, спросил:
– Зачем, мой генерал? Он же предлагал интереснейшую комбинацию!
– Идеи только тогда становятся великими, когда их выдвигают не пять, не три, не два человека, но только один.
Гремит музыка, упоительный Штраус плачет со сцены забытым в революции вальсом, а Иван Ильич во фраке, с белым цветочком в петлице лениво попивает аперитивы, а Янош (господи, скажи на милость) кружится с очаровательной веночкой и эдакие па на
