Всадник без головы - Томас Рид

Несмотря на ирландский акцент Фелима, мексиканка поняла его.

Ревность – хороший переводчик. Что-то вроде вздоха вырвалось у Исидоры, когда Фелим произнес коротенькое слово «ее».

– Я вовсе не хочу видеть «ее», – поспешила ответить она. – Я хочу видеть его. Он дома?

– Дома ли он? Вот это прямой вопрос. Предположим, я скажу вам, что он дома. Что же тогда?

– Я хочу его видеть.

– Ах, вот оно что! Придется вам подождать. Сейчас не время для гостей: к нему можно пустить только доктора или священника, моя красавица. А вас я не пущу.

– Но мне очень нужно повидать его, сеньор!

– Гм... вам нужно видеть его? Это я уже слышал. Только вам не удастся. Фелим О'Нил редко отказывает красавицам, особенно таким черноглазым, как вы. Но что поделаешь, если нельзя!

– Но почему нельзя?

– На это есть много причин! Первая – потому, что сейчас он не может принять гостей, и особенно даму.

– Но почему же, сеньор, почему?

– Потому что он не одет как следует. На нем одна рубашка, если не считать тряпья, которым мистер Стумп его всего обмотал. Черт побери! Этого, пожалуй, хватило бы, чтобы сшить ему целый костюм – сюртук, жилет и брюки.

– Сеньор, я вас не понимаю...

– Ах, не понимаете! Разве я недостаточно ясно сказал, что он в постели?

– В постели, в этот час! Надеюсь, ничего не...

– ...случилось, вы хотели сказать? К несчастью, случилось, да еще такое, что ему придется пролежать много недель.

– О сеньор, неужели он болен?

– Вот это-то самое и есть. Но что же делать, голубушка, скрывать этого не стоит,– ему-то ни легче, ни хуже не будет от того, что я сказал. Хоть в глаза ему это скажи, он спорить не будет.

– Значит, ои болен. Скажите мне, сеньор, чем он болен и почему он заболел?

– Хорошо. Но я могу ответить только на один ваш вопрос -на первый. Его болезнь произошла от ран, а кто их нанес, Бог знает. У него болит нога. А кожа у него такая, точно его сунули в мешок с десятком злых кошек. Клочка здоровой кожи, даже величиной в вашу ладошку, и то не найдется. Хуже того – он не в себе.

– Не в себе?

– Вот именно. Он болтает, как человек, который накануне хватил лишнего и думает, что за ним гоняются с кочергой. Капля винца, кажется мне, была бы для него лучшим лекарством, – но что поделаешь, когда его нет! И фляжка и бутыль – все пусто. А у вас с собой нет хоть маленькой фляжки? Немножко агвардиенте – так, кажется, по-вашему? Мне приходилось пить дрянь и похуже. Глоточек этой жидкости наверняка очень помог бы хозяину. Скажите правду, сударыня: есть ли с вами хоть капелька?

– Нет, сеньор, у меня нет ничего такого. К сожалению, нет.

– Жаль! Обидно за мастера Мориса. Это было бы ему очень кстати. Но что поделаешь, придется обойтись и так.

– Но, сеньор, неужели правда, что мне нельзя его видеть?

– Конечно. Да и к чему? Он ведь все равно не отличит вас от своей прабабушки. Я же вам говорю – он весь изранен и не в себе.

– Тем более я должна его видеть. Может быть, я могу помочь ему. Я в долгу перед ним...

– А, вы ему должны и хотите заплатить? Ну, это совсем другое дело. Но тогда вам незачем его видеть. Я его управляющий, и все его дела идут через мои руки. Правда, я не умею писать, но могу поставить кресты на расписке, а этого вполне достаточно. Смело платите эти деньги мне – даю вам слово, что мой хозяин второй раз их не потребует. Сейчас это будет кстати – мы скоро уезжаем, и нам деньги нужны. Так вот, если деньги с вами, то остальное мы достанем – бумагу, перо и чернила найдем в хижине. Я вам мигом дам расписку.

– Нет, нет, нет! Я не о деньгах говорила. Это долг благодарности.

– Ах, только и всего! Ну, этот долг нетрудно заплатить. И расписки не требуется. Но сейчас платить такие долги не время. Хозяин все равно ничего не поймет. Когда он придет в себя, я скажу ему, что вы тут были и расплатились.

– Но все-таки можно видеть его?

– Говорю вам, что сейчас нельзя.

– Но я должна его видеть!

– Вот еще–должны! Меня поставили караулить и строго приказали никого не впускать.

– Но это ко мне не относится. Ведь я же его друг. Друг дона Морисио.

– Откуда мне это знать? Хоть личико у вас очень хорошенькое, вы можете оказаться его злейшим врагом.

– Но я должна его видеть, должна. Я этого хочу – и увижу.

При этих словах Исидора соскочила с лошади и направилась к двери.

Ее решительный и гневный вид показал ирландцу, что пора выполнить распоряжение Зеба Стумпа. Не теряя времени, он поспешил в хижину и вышел оттуда, вооруженный томагавком; он хотел было проскочить мимо незваной гостьи, но вдруг остановился, увидев, что она целится в него из револьвера.

– Брось топор! – закричала Исидора. – Негодяй, попробуй только замахнись на меня – и ты умрешь!

– На вас, сударыня? – пробормотал Фелим, немного оправившись от испуга.– Святая Дева! Я взял это оружие совсем не для того, чтобы поднять его против вас. Клянусь вам всеми святыми!

– Для чего же вы его взяли? – спросила мексиканка, поняв свою ошибку и опуская револьвер.– Почему вы так вооружились?

– Клянусь вам, только для того, чтобы выполнить распоряжение: мне надо срезать кактус – вон он там растет – и сунуть его под хвост вот этой лошади. Ведь вы же не станете возражать против этого?

Сеньорита замолчала, удивленная этим странным намерением.

Поведение ирландца было слишком нелепо, чтобы заподозрить его в коварстве. Его вид, поза, жесты были скорее комическими, чем угрожающими.

– Молчание – знак согласия. Благодарю вас, – сказал Фелим, больше не опасаясь получить пулю в спину.

Он перебежал лужайку и в точности выполнил все наставления старого охотника.

Мексиканка сначала молчала от удивления, но потом она продолжала молчать, так как говорить было бесполезно.

Едва Фелим выполнил распоряжение охотника, как раздался визг кобылы, сопровождаемый топотом ее копыт; им вторил заунывный вой собаки; и сейчас же целый хор лесных голосов -птиц, зверей и насекомых – подхватил этот неистовый концерт, перекричать который было не под силу простому смертному.

Исидора стояла в молчаливом недоумении. Ничего другого ей не оставалось. До тех пор, пока продолжался этот адский шум, не стоило и пытаться что-нибудь спрашивать.

Фелим вернулся к дверям хакале и снова занял сторожевой пост у двери с удовлетворенным видом актера, хорошо сыгравшего свою роль.

Глава LVIII. ОТРАВЛЕННЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Целых десять минут длился этот дикий концерт: кобыла визжала, как недорезанный поросенок, а собака вторила ей заунывным воем, которому отвечало эхо по обоим берегам ручья.

Эти звуки разносились на целую милю. Зеб Стумп вряд ли зашел дальше и непременно должен был их услышать.

Не сомневаясь, что Зеб не замедлит прийти, Фелим твердо стоял ни пороге, надеясь, что незнакомка не повторит попытки войти – хотя бы до тех пор, пока он не будет освобожден от обязанностей часового.

Несмотря на все уверения мексиканки, он все еще подозревал ее в коварных замыслах; иначе почему бы Зеб так настаивал, чтобы его вызвали?

Сам Фелим уже оставил мысль о сопротивлении. Ему все еще мерещился блестящий револьвер, и он совсем не хотел ссориться с этой странной всадницей; он без разговоров пропустил бы ее в хижину.

Но был еще один защитник, который более решительно охранял вход в хакале и которого не испугала бы целая батарея тяжелых орудий. Это была Тара.

Протяжный, заунывный вой собаки то и дело сменялся отрывистым злобным лаем. Она тоже почувствовала недоверие к незваной гостье – поведение мексиканки показалось собаке враждебным. Тара загородила собой Фелима и дверь и, обнажив свои острые клыки, ясно дала понять, что проникнуть в хижину можно только через ее труп.

Но Исидора и не думала настаивать на своем желании. Удивление было, пожалуй, единственным чувством, которое она в эту минуту испытывала.

Она стояла неподвижно и молча. Она выжидала. Несомненно, после такого странного вступления должен был последовать соответствующий финал. Сильно заинтригованная, она терпеливо ждала конца этого спектакля.

От ее прежней тревоги не осталось и следа. То, что она видела, было слишком смешным, чтобы испугать, и в то же время слишком непонятным, чтобы вызвать смех.

На лице человека, который вел себя так странно, не было заметно улыбки – оно оставалось совершенно серьезным. Было ясно, что этот чудак совсем и не думал шутить.

Она продолжала недоумевать, пока между деревьями не показался высокий человек в выцветшей куртке и с длинным ружьем в руках. Он почти бежал.

Он направлялся прямо к хижине. Когда девушка увидела незнакомца, на ее лице появилось выражение тревоги, а маленькая рука крепче сжала револьвер.

Это было сделано отчасти из предосторожности, отчасти машинально. И неудивительно: кто угодно встревожился бы, увидев суровое лицо великана, быстро шагавшего к хижине.