Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

Да если б это первый был случай! Но она в моду входит, кривая расправа без поиска вины, когда стыдно причину назвать. Одни пострадавшие известны широко, много более - неизвестных. Угодливые психиатры, клятвопреступники, квалифицируют как душевную болезнь и внимание к общественным проблемам, и избыточную горячность, и избыточное хладнокровие, и слишком яркие способности, и недостаток их.

А между тем даже простое благоразумие должно бы удержать. Ведь Чаадаева в свое время не тронули пальцем - и то мы клянем палачей второе столетие. Пора бы разглядеть: захват свободомы-слящих здоровых людей в сумасшедшие дома есть ДУХОВНОЕ УБИЙСТВО, это вариант ГАЗОВОЙ КАМЕРЫ, и даже более жестокий: мучения убиваемых злей и протяжней. Как и газовые камеры, эти преступления не забудутся НИКОГДА, и все причастные к ним будут судимы без срока давности, пожизненно и посмертно.

И в беззакониях, и в злодеяниях надо же помнить предел, где человек переступает в людоеда!

Это - куцый расчет, что можно жить, постоянно опираясь только на силу, постоянно пренебрегая возражениями совести.

15 июня 1970 г.

А. Солженицын.

Упомянув Чаадаева, Александр Исаевич был совершенно потрясен, когда, побывав 13 июня на службе в церкви Донского монастыря, вышел оттуда и, ступив всего несколько шагов, оказался у могилы Чаадаева.

- Какая-то мистика!

А ходить по Москве солженицынское эссе "Как мы живем" стало 15 июня, в Духов день.

На следующий же день, 16 июня, когда мы с мужем сидели вечером в натопленной комнате в Борзовке (он читал военные главы из "Войны и мира" Толстого, я шила тюлевые занавески), Би-би-си и "Голос Америки" сообщили, что по Москве распространяется протест Солженицына против помещения Ж. Медведева в психиатрическую больницу, в котором он сравнивает это действие с духовным убийством.

Нашлись такие, кто протест счел недостаточно сильным: "слабо", "не потрясает!" Другие поощряли, торопили, толкали. Третьи - отговаривал и, испугавшись за Александра Исаевича. Вскоре к нам придет письмо:

"Дорогой Александр Исаевич! Зачем вы это сделали? Ваш протест его не спасет. Его не спасет заступничество академиков, обладающих "официальным" весом (общественным). Вы же для власть имущих - отщепенец. Что, кроме злобного удовлетворения, родят в их черных душах Ваши грозные напоминания? Кого из распоряжающихся нашими судьбами гложет мысль о потомках, которые проклянут их. Вы хотите своим именем, своим словом вызвать волну протестов. Но неужели Ваша роль - роль детонатора? А не факела? Не пламени, не гаснущего, не сбиваемого ни ветром, ни непогодой? Конечно, письмо получит резонанс в "демократических кругах" и на Западе. Но не слишком ли дорого стоит этот резонанс?

Вы бьетесь с неправдой Вашими книгами - это так очевидно. Почему же умные, талантливые люди, причастные к "демократическому движению", не понимают этого?

Ваше письмо, не спасая Ж. Медведева, навлекает опасность на Вас - и не только как на человека, но и как на писателя, который еще не все успел сказать людям"1.

1 Г. Р., 17.06.70.

Среди очень заметных людей, сделавших все возможное для освобождения Жореса Медведева, был и Александр Трифонович Твардовский. Он даже ездил в Калужскую психиатрическую больницу, где находился Медведев, совершенно не догадываясь при этом, что дважды проезжал мимо нашей дачки, которую он так и не узнал никогда!

Нажим общественности, в том числе и академиков, был столь силен, что собирали даже специальные совещания с участием министра здравоохранения Петровского, психиатров Морозова и Снежневского, академиков Капицы, Сахарова, Александрова, Семенова, Астаурова. Врачи, министр утверждали, что Жорес Медведев болен "параноидальным реформаторством". Другие категорически возражали.

17 июня утром и днем западные радиостанции снова повторили все о Медведеве и о солженицы-нском протесте. Би-би-си пообещало дать в вечерних известиях комментарии Мориса Лейти. И вдруг в 17.45 Би-би-си поведало нам, что Жорес Медведев... освобожден!

Оказалось, что Жореса Александровича выпустили из психбольницы в 10 часов утра того дня без диагноза, без каких бы то ни было рецептов.

В тот же день писатель Каверин был вызван в Союз писателей: зачем вмешивался? Медведев на самом деле болен! Но Каверин резонно им возразил: "Почему же его выпустили?" (Он уже знал, а те - нет!)

Нас посетил сам Жорес Александрович. Вся эта невеселая история его потрясла: присущей легкости, даже беззаботности - как не бывало! Но в общем замечательно, что его выпустили. Даже как будто собираются восстановить в том же институте.

Александр Исаевич теперь может спокойно заниматься "Августом". Однако работается ему трудно. Часто уходит думать в лес, а то и писать там под раздвоенной березкой. Говорит, что по-другому пишется, возникают совсем иные мысли.

Я спросила, будет ли юмор, которым так богат "Круг", в его новом романе. Ответил, что он уже думал об этом. Но, с другой стороны, какой же юмор, когда война?

За одной трудной главой идет другая. В том числе о самоубийстве Самсонова. И вообще легких глав у него не осталось, все трудные. В пасмурные дни я уезжаю в "Сеславино", чтобы дать возможность мужу до конца углубиться в творчество.

По вечерам продолжаем заниматься пословицами. К концу июня закончили: окончательно распределили по алфавиту все особенно значительные, важные, с точки зрения Александра Исаевича, пословицы. Иногда я читаю мужу свою рукопись. Уже добралась до главы "Еще учитель". Он поругивает меня за лишние подробности: "Пиши то, что интересно другим, а не то, что интересно тебе!"

Но неизменно одобряет мои "связки", а кое-какие страницы даже находит безукоризненными. Бывает, хвалит меня за какие-нибудь находки. Нечего и говорить, как важно для меня такое поощрение.

Однажды, просматривая рукопись перед переводом ее на машинку, придумала вдруг, как можно дать ненавязчиво, не перегружая, краткую биографическую справку. Не подробно, а... пунктиром:

"Родился... воспитывался..." - и т. д. Поделилась этой мыслью с мужем. Он нашел, что это у меня "настоящая находка"!

Побывали в Большом театре на премьере "Войны и мира" Прокофьева. Дирижировал Ростропович. Наташу пела Вишневская. Была прелестна, словно девочка. Нам понравилось все: и музыка, и постановка. Александр Исаевич сказал Ростроповичу:

- От тебя я ожидал, но от Прокофьева - нет!

21 июня Александру Трифоновичу Твардовскому исполнилось шестьдесят лет. В поздравительных статьях его хвалят лишь как порта. О "Новом мире" ни слова. Наградили орденом Трудового Красного Знамени. Ходили слухи, что хотели дать орден Ленина, даже Героя, но помешало его заступничество за Жореса Медведева. Узнав об этом, Александр Трифонович пошутил:

- Впервые слышу, чтоб за трусость давали Героя!

Новомирцы отвезли дорогому шефу антикварные самовар с подносом и решето клубники. Муж послал сердечную телеграмму:

"Дорогой наш Трифоныч! Просторных Вам дней, отменных находок, счастливого творчества зрелых лет! В постоянных спорах и разногласиях неизменно любящий Вас, благодарный Вам Солженицын. Наталья Алексеевна также от всей души поздравляет Вас с Марией Илларионовной!"1.

Телеграмму Александр Трифонович ушел читать один и вернулся довольный. Тут же послал нам ответ:

"Спасибо, дорогой Александр Исаевич, за добрые слова по случаю шестидесятилетия моего. Расходясь с Вами во взглядах, неизменно ценю и люблю Вас как художника. Поклон мой Наталье Алексеевне.

Ваш Твардовский".2

1 Солженицын А. - Твардовскому А.

2 Твардовский А. - Солженицыну А., 30.06.70.

Телеграмма эта пришла, разумеется, в Рязань. А потому Александру Исаевичу пришлось успокаивать мою маму, которую растревожили слова о расхождении во взглядах.

"...телеграмму А(лександра) Т(рифоновича) Вы неправильно поняли, потом объясню, она очень хорошая" - объяснял он ей1.

Муж тотчас написал ему:

"Дорогой Александр Трифонович!

Очень рад был Вашей отзывной телеграмме, тем более что юбилейный распорядок не оставляет времени отвечать каждому. Не огорчение, что многие взгляды расходятся, в этом и развитие. Да ведь самая простая задача - что совершится завтра? - недоступна никакому мудрецу, сильнейшие умы иногда и на неделю вперед не видели - как же людям не спорить и не разногласить?

Что в телеграмму как-то не помещалось, а сейчас хочется сказать: рану, которую так несправедливо нанесли Вам разрушением "Нового мира" и еще подтравили содержанием юбилейных статей, - рану эту пустите зажить поскорее! Прошлого все равно никто не вычеркнет, а от боли ее - Вам только боль. Все еще обновится, возродится, вынырнет.

Я кончил 1-ю редакцию "Августа-14", теперь уже начал 2-ю. Очень велика получилась вещь - больше "Р(акового) К(орпуса)" - это меня смущает. Таких только военных глав, как Вы читали 12, получилось 46, да еще "мирных" 18. Боюсь, что от военных глав читатель будет обалдевать, скучать. И как будто нигде не размазывал, все плотно писал. Может быть, есть какая-то ошибка во всей методике, в первоначальном замысле. Если будем живы и одолею 2-ю редакцию - где-нибудь в октябре попрошу Вас почитать, ладно?