Двадцать лет спустя. Часть 2 - Александр Дюма

Вдруг навстречу победителям, в беспорядке гнавшимся за беглецами, выступил эскадрон кавалерии. Во главе его ехали Атос и Арамис. Арамис держал шпагу и пистолет в руках, тогда как шпага Атоса была в ножнах, а пистолет в кобуре. Атос был спокоен и холоден, точно находился на параде; только на его красивом благородном лице выражалось сожаление, что люди убивали друг друга, принося себя в жертву упрямству королевы и мстительности принцев. Арамис, напротив, по своему обыкновению, рубил направо и налево, словно опьяненный. Его живые глаза сверкали, тонко очерченный рот улыбался зловещей улыбкой, его раздувающиеся ноздри вдыхали запах крови. Каждый удар его шпаги был смертелен, а рукояткой пистолета он добивал раненого, делавшего попытку подняться.

В передних рядах королевской армии выделились два всадника: один в золоченой кирасе, другой в простом кожаном нагруднике, из-под которого выступали рукава голубого бархатного камзола. Всадник в золоченых латах подскакал к Арамису и нанес ему удар шпагой, который Арамис отразил с своей обычной ловкостью.

— А, это вы, Шатильон! — воскликнул он. — Добро пожаловать, я поджидал вас.

— Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, — отвечал тот. — Я к вашим услугам.

— Господин де Шатильон, — сказал Арамис, вынимая из кобуры пистолет, который он приберег на этот случай, — если ваш пистолет не заряжен, вы погибли.

— По счастью, — сказал Шатильон, — он заряжен.

С этими словами герцог прицелился и выстрелил. Но тот момент, когда он спускал курок, Арамис нагнул голову, и пуля пролетела, не причинив ему вреда.

— Вы промахнулись! — вскричал Арамис. — Но уж я, клянусь богом, не промахнусь.

— Если я дам вам на это время! — воскликнул Шатильон, пришпорив лошадь и налетая на Арамиса с высоко поднятой шпагой.

Арамис ждал его со страшной улыбкой, которая была ему свойственна в такие минуты. Видя Шатильона, мчавшегося на Арамиса с быстротой молнии, Атос открыл уже рот, чтобы крикнуть: «Стреляйте! Стреляйте же!» — когда раздался выстрел, и Шатильон, раскинув руки, опрокинулся на круп своей лошади. Пуля попала ему в грудь через вырез лат.

— Я убит! — прошептал герцог, падая с лошади на землю.

— Я вам это предсказал, сударь, и теперь сожалею, что так хорошо сдержал слово. Могу я помочь вам чем-нибудь?

Шатильон сделал знак рукой, и Арамис намеревался уже сойти с лошади, как вдруг почувствовал жестокий удар в бок. Это был удар шпаги, к счастью пришедшийся на кирасу.

Он живо обернулся, схватил своего нового врага за руку и вдруг вскрикнул одновременно с Атосом:

— Рауль?

Молодой человек узнал шевалье д’Эрбле и голос своего отца; он выронил шпагу. В то же мгновение несколько всадников из парижской армии бросились на Рауля, но Арамис прикрыл его своей шпагой и закричал:

— Это мой пленник. Проезжайте!

Тем временем Атос взял под уздцы лошадь своего сына и вывел с места схватки.

В этот момент принц, спешивший с подкреплениями к Шатильону, появился на поле битвы; его узнали по орлиному взгляду и по тем страшным ударам, которые он рассыпал во все стороны.

При виде его полк архиепископа коринфского, который коадъютору, несмотря на все старания, не удалось привести в порядок, бросился наперерез парижским солдатам, расстроил их ряды и, ворвавшись в Шарантон, промчался через него без остановки. Коадъютор, увлеченный общим потоком, проскакал мимо группы, где находились Атос с Арамисом и Раулем.

— Ага! — сказал Арамис, который в своей ревности не мог не позлорадствовать по поводу поражения, которое потерпел коадъютор. — Как архиепископ, монсеньер, вы должны знать Священное писание.

— При чем тут Священное писание? — спросил коадъютор.

— Принц поступил с вами нынче, как апостол Павел в первом послании к коринфянам.

— Полноте, — сказал Атос, — это остроумно, но сейчас не место для острот. Вперед, вперед или, вернее, назад, так как, по-видимому, битва проиграна фрондерами.

— Мне это безразлично, — сказал Арамис. — Я был здесь только для того, чтобы встретиться с Шатильоном. Я его встретил и теперь удовлетворен. Дуэль с Шатильоном — тут есть чем гордиться!

— И вдобавок к этому еще пленник, — сказал Атос, указывая на Рауля.

Три всадника продолжали свой путь галопом.

Молодой человек трепетал от радости, увидя снова своего отца. Они скакали рядом, держа друг друга за руки. Отъехав далеко от поля сражения, Атос спросил молодого человека:

— Зачем вы были, мой друг, в первых рядах сражающихся? Мне кажется, это не ваше место: вы были плохо вооружены для боя.

— Я не собирался сегодня сражаться. Мне было дано поручение к кардиналу, и я ехал в Рюэй, но, увидев господина де Шатильона, готового к бою, я почувствовал желание быть вместе с ним. Тут-то он и сообщил мне, что два офицера из парижской армии ищут меня, и назвал мне графа де Ла Фер.

— Как!.. Вы знали, что мы здесь, и вы хотели убить вашего друга шевалье д’Эрбле?

— Я не узнал шевалье в его доспехах, — сказал Рауль, краснея. — Но я должен был бы узнать его по ловкости и хладнокровию.

— Благодарю за комплимент, мой юный друг, — сказал Арамис. — Видно, что вы хорошо воспитаны.

— Но вы ехали в Рюэй, говорите вы?

— Да.

— К кардиналу?

— Конечно. Я везу его преосвященству письмо от принца.

— Надо передать его, — сказал Атос.

— Ах, пожалуйста, без ложного великодушия, граф. Черт возьми! Наша участь и, что еще важнее, участь наших друзей, быть может, заключается в этом письме.

— Но должен же молодой человек выполнить свой долг, — сказал Атос.

— Граф, вы забываете, что этот молодой человек — пленник. Ведь мы воюем по всем правилам военного искусства. К тому же побежденным не следует быть разборчивыми в выборе средств. Дайте письмо, Рауль.

Рауль колебался. Он взглянул на Атоса, стараясь прочесть в его взгляде совет, как поступить.

— Дайте письмо, Рауль, — сказал Атос. — Вы пленник шевалье д’Эрбле.

Рауль нехотя уступил; Арамис, менее щепетильный, чем граф де Ла Фер, быстро схватил письмо, прочел его и, передавая его Атосу, сказал:

— Прочтите и подумайте о том, что здесь написано. Вы убедитесь, что само провидение отдало нам в руки это письмо, чтобы мы знали его содержание.

Атос взял в руки письмо, хмуря свои красивые брови, но мысль о том, что в письме этом речь может идти о д’Артаньяне, заставила его пересилить отвращение, которое он питал к чтению чужих писем. Вот что было в письме:

«Монсеньер, я пришлю сегодня вашему преосвященству для подкрепления отряда господина Коменжа требуемых вами десять человек. Это, ваше преосвященство, люди очень подходящие для охраны двух серьезных противников, ловкости и решительности которых вы так опасаетесь».

— Ого! — воскликнул Атос.

— Ну что же, — спросил Арамис, — кто, по вашему мнению, те два противника, для охраны которых, кроме отряда Коменжа, нужно еще десять отборных солдат? Не похожи ли они как две капли воды на д’Артаньяна и Портоса?

— Посвятим весь день розыскам в Париже, — сказал Атос, — и если до вечера ничего не узнаем, то выедем на Пикардийскую дорогу, и я ручаюсь, что благодаря изобретательности д’Артаньяна мы не замедлим найти какое-нибудь указание на то, где они находятся.

— Едем в Париж и спросим Планше, не слыхал ли он о своем бывшем господине.

— Бедный Планше! Вы так просто говорите о нем, Арамис, а между тем он, наверное, убит. Все воинственные горожане вышли из города, и, вероятно, произошло страшное побоище…

Так как это было вполне возможно, то оба друга возвратились в Париж весьма встревоженные и направились к Королевской площади, где рассчитывали навести справки об этих бедных горожанах. Каково же было их удивление, когда они застали горожан за выпивкой и болтовней вместе с их капитаном все на той же Королевской площади. В то время как семьи оплакивали их, прислушиваясь к пушечным выстрелам, раздававшимся со стороны Шарантона, и воображая себе их на поле сражения, они мирно благодушествовали.

Атос и Арамис снова осведомились у Планше о д’Артаньяне, но он ничего не мог им сообщить. Они хотели увести его с собой, но он заявил им, что не может покинуть свой пост без разрешения начальства.

Они хотели увести Планше с собой.

Только в пять часов добрые горожане разошлись по домам, считая, что они возвращаются с поля сражения; на самом деле они не отходили от бронзовой статуи Людовика XIII.

— Тысяча чертей! — сказал Планше, вернувшись в свою лавку на улице Менял. — Мы разбиты наголову. Я никогда не утешусь!

Только в пять часов добрые горожане разошлись по домам, считая, что они возвращаются с поля сражения.

ГЛАВА 37

Пикардийская дорога