Избранное - Нагиб Махфуз

— Что ты имеешь в виду, господин? — спросил он.

— Кто надоумил тебя подать иск?

— Я сам пришел к этой мысли.

— Ты был простым пастухом. Потом судьба улыбнулась тебе, а тебе все мало?

— Я хочу справедливости! Справедливости, муаллим! Управляющий заскрипел зубами от ярости.

— Справедливости?! Собаки! Подлецы! Когда вы собираетесь разорить и разграбить имение, вы всегда говорите о справедливости!

И, повернувшись к Лахите, приказал:

— Допрашивай его, пока не сознается!

И снова Лахита вкрадчивым и угрожающим голосом спросил:

— Так кто же тебя надоумил?

Со скрытым вызовом Касем ответил:

— Наш дед!

– ?!

— Перечитай условия владения, и ты убедишься, что именно он надоумил меня!

Рифат снова вскочил с дивана и завопил:

— Убери его с моих глаз, вышвырни его прочь! Лахита поднялся и, взяв Касема за руку, повел к двери.

Он железной хваткой сжимал ему руку, но Касем молча терпел боль. Лахита прошептал ему на ухо:

— Образумься, подумай о себе. Не вынуждай меня выпустить из тебя кровь!

78.

Вернувшись домой, Касем застал там Закарию и Увейса, а также Хасана, Садека, Аграму, Шаабана, Лбу Фисаду и Хамруша, которые встретили его вопросительными и сочувственными взглядами.

— Разве я не предупреждал тебя? — спросил Увейс, когда Касем сел рядом с Камар.

— Подожди, дядя, дай ему прийти в себя, — остановила его Камар.

Но Увейс не слушал ее.

— Он сам виноват в своих несчастьях!

Закария, изучающе вглядываясь в лицо племянника, проговорил:

— Тебя оскорбили, сын моего брата. Я знаю тебя, как самого себя. Я вижу, тебя унизили!

— Если бы не Амина–ханум, ты не вернулся бы сюда целым и невредимым! — воскликнул Увейс.

— Нас предал проклятый адвокат, — обведя глазами лица друзей, сказал Касем.

Лица юношей посуровели, они обменялись тревожными взглядами. Никто еще не произнес ни слова, как Увейс предложил:

— Расходитесь с миром, пусть каждый молит Аллаха о спасении!

Но Хасан спросил:

— Что ты скажешь, сын моего дяди?

Подумав, Касем ответил:

— Не скрою, нам грозит смерть. Поэтому каждый из нас волен отказаться от участия в этом деле.

— Пусть этим все и кончится, — заметил Закария. Но Касем спокойно и решительно возразил:

— Я не брошу начатого, какими бы ни были последствия. Я такой же сын нашей улицы, как Габаль и Рифаа, и должен выполнить волю деда!

Разгневанный Увейс поднялся и, направляясь к выходу, сказал:

— Этот человек безумец! Да поможет тебе Аллах, дочь моего брата!

Садек вскочил и, подойдя к Касему, поцеловал его в лоб.

— Этими словами ты вернул мне веру в себя! А Хасан решительно заявил:

— На нашей улице убивают из–за миллима, а то и вовсе ни за что. Чего же бояться смерти за правое дело?

В этот момент послышался голос Савариса, который звал Закарию. Закария высунулся из окна и пригласил футувву зайти. Саварис вошел в дом, сел с угрюмым видом и пробурчал:

— Я и не знал, что в нашем квартале объявился еще один футувва!

Закария извиняющимся тоном пробормотал:

— Все не так, как тебе рассказали, муаллим.

— То, что мне рассказали, гораздо хуже!

— Шайтан сбил с панталыку наших детей! — заохал Закария.

— Лахита рассказал мне ужасные вещи о твоем племянничке, — продолжал Саварис. — Я считал его разумным юношей, а оказалось, он безумнее любого безумца. Слушайте меня внимательно. Если я не приму мер, то Лахита сам вас проучит. Но я никому не позволю ущемлять мое достоинство. Каждый должен знать свое место. И горе тому, кто будет проявлять упорство.

Саварис запретил друзьям Касема бывать в его доме. Он сам взялся следить за ними и расправлялся с каждым, кто осмеливался нарушить его запрет. Приблизившегося к дому Касема Садека он ударил, Абу Фисаде дал затрещину, Закарии велел не выпускать Касема из дома, пока буря не утихнет.

Так Касем оказался узником в собственном доме. Никто, кроме Хасана, не приходил навестить его. Но никакая сила на нашей улице не может заточить в тюрьму новости.

В кварталы Габаль и Рифаа просочились слухи о том, что произошло в квартале бродяг: об иске, который собирался предъявить управляющему Касем, о десяти условиях и даже о встрече Киндиля, слуги Габалауи, с Касемом. Новости эти вызвали волнение в душах. Одни смеялись, другие негодовали. Как — то Хасан сказал Касему:

— Вся улица взбудоражена, в курильнях только и разговору что о тебе. Касем обратил к нему свое задумчивое, каким оно стало в эти дни, лицо и сказал:

— Мы сидим взаперти, а время идет.

— Нельзя требовать от человека невозможного, — успокаивающе проговорила Камар.

— Наши друзья полны решимости, — сообщил Хасан.

— Правда ли, — спросил Касем, — что в кварталах Габаль и Рифаа меня считают лжецом и сумасшедшим?

— Трусость испортила людей, — потупил взор Хасан. Касем недоуменно покачал головой.

— Почему потомки Габаля и Рифаа обвиняют меня во лжи? Разве они забыли, что первый встречался с Габалауи, а второй беседовал с ним? Почему же они не верят мне, ведь они прежде других должны поддержать меня?!

— Болезнь нашей улицы трусость, и поэтому они заискивают перед своими футуввами.

Тут с улицы послышался крик Савариса, похожий на звериный рык. Футувва ругался и сыпал проклятиями. Вся семья прильнула к окну и увидела, что Саварис схватил за шиворот Шаабана и орет:

— Что тебя сюда занесло, сукин сын?

Юноша пытался высвободиться, но футувва крепко держал его левой рукой за горло, а правой бил по лицу и по голове. Касема охватил неудержимый гнев. Не обращая внимания на мольбы Камар, удерживавшей его, он бросился к двери. Не прошло и минуты, как Касем, уже стоя перед Саварисом, бесстрашно потребовал:

— Оставь его, муаллим!

Футувва, продолжая избивать свою жертву, огрызнулся:

— Пошел вон, если не хочешь, чтоб я и тебя отделал. Касем крепко схватил Савариса за руку.

— Я не позволю тебе убить его!

Саварис опустил Шаабана, и тот упал без чувств на землю. Схватив корзину с землей, которую несла на голове проходившая мимо женщина, футувва надел ее на голову Касему. Хасан хотел было бросится на помощь другу, но оказавшийся рядом с ним Закария обхватил сына обеими руками и удержал его. Касему удалось снять с себя корзину, все лицо его было в земле, он чуть не задохнулся. Земля засыпала его одежду. Закричала Камар, а за ней Сакина. Прибежал Увейс, из соседних домов повыскакивали мужчины, женщины и дети. Поднялся страшный шум. Закария по–прежнему сжимал руку сына и умоляюще смотрел на него. Увейс подошел к Саварису и сказал:

— Прости его ради меня, муаллим! Многие поддержали его:

— Аллах велел прощать, муаллим!

— Это — родственник, тот — заступник, — злобно ворчал Саварис, — а я по их милости из футуввы превратился в бабу!

— Боже сохрани, муаллим! — воскликнул Закария. — Ты наш господин и краса всех мужчин!

Саварис направился в кофейню, а люди подняли Шаабана и стали приводить его в чувство. Хасан кинулся помочь Касему отряхнуться от пыли, и все после ухода Савариса выражали Касему свое сочувствие.

79.

Вечером того же дня в одном из жилищ в квартале бродяг запричитали, заголосили женщины, оплакивая умершего. Касем высунулся из окна и спросил у торговца семечками, что произошло.

— Шаабан умер, долгие тебе лета, — услышал он в ответ. Пораженный в самое сердце, Касем поспешил к дому Шаабана. Во дворе уже собрались жильцы с нижних этажей. Опечаленные случившимся, они обменивались соболезнованиями и выражали свое негодование. На верхних этажах эхом отдавались голоса других собравшихся там людей. Какая–то женщина сказала:

— Он не умер, его убил Саварис!

— Да поразит тебя гнев Господень, Саварис! — откликнулась другая, а третья возразила им:

— Его убил Касем. Это он все выдумывает небылицы, а наших мужчин убивают из–за него.

Касем пришел в уныние от этих слов и стал подниматься на первый этаж, пробиваясь сквозь толпу, к квартире убитого. В коридоре, возле двери Шаабана, он увидел своих друзей, бледные лица которых освещал укрепленный на стене фонарь. Здесь были Хасан, Садек, Аграма, Абу Фисада, Хамруш и другие. Садек со слезами на глазах молча подошел и обнял Касема. Хасан, лицо которого в свете фонаря казалось мертвенно–бледным, сказал:

— Его кровь пролилась не напрасно! Аграма шепнул Касему на ухо:

— Его жена в очень плохом состоянии, обвиняет нас в его смерти!

— Да поможет ей Аллах! — так же тихо ответил Касем. Хасан, горящий жаждой мести, воскликнул:

— Убийца должен погибнуть!

— Но кто на нашей улице согласиться свидетельствовать против него? — усомнился Абу Фисада.