Зинзивер - Виктор Слипенчук

Она умолкла и, очевидно, в мгновение ока перенеслась туда, в полночный июль светящегося моря. Пожалуй, только машинальное похлопывание по карманам выдавало, что тело ее каким-то непонятным образом еще здесь.

- Да ладно тебе, ма, - остановила ее Розочка. - Лучше подыши, ты же мечтала посмотреть на лес, подышать хвойным воздухом.

Раиса Максимовна согласилась, что да, мечтала, но сейчас ей надо ехать домой, пора сажать картошку. Мы с Розочкой в один голос стали разубеждать ну на что ей картошка, на базаре купит. В ответ Раиса Максимовна многозначительно ухмыльнулась - она не миллиардерша. Насладясь впечатлением, вдруг хохотнула и не хуже Розочки враз погрустнела - картошка картошкой, а к двадцать седьмому марта, к дню поминовения, или, как она сказала, поминальной субботе, ей край как надо быть дома.

В общем, катание по автостраде Москва-Питер пришлось отложить до другого раза и вернуться в город за билетами: железнодорожным - до Москвы, и авиа - до Симферополя.

На следующий день, не простившись с товарками, Раиса Максимовна уехала.

ГЛАВА 44

После отъезда матери Розочка впала в депрессию, днями валялась на постели, и это было хуже всего. Хуже потому, что она захватила мой кабинет и не подпускала к себе, закрывалась. Все мои уговоры пойти поесть или, на крайний случай, валяться не на полу, а на тахте вызывали у нее прямо-таки приступы истерии. Она кричала, чтобы я убирался подальше, чтобы сам объедался и валялся, миллиардер несчастный. Потом плакала в подушку, и сердце мое разрывалось - я не знал, что делать, к тому же я ни на минуту не забывал о ее болезни. Теряясь в сомнениях, то ли вызывать "скорую", то ли ломать дверь в кабинет, и вполне сознавая, что и то и другое для наших отношений смерти подобно, я действительно шел в зал и как бы по ее настоянию падал на тахту. "Смилуйся, Боже!" - шептал я в своих молитвах и горько сетовал, что Раиса Максимовна уехала, - как хорошо, как замечательно было при ней! Одним своим присутствием она привносила в наш дом покой и миролюбие.

И вот однажды, в воскресенье, как раз на другой день после поминальной субботы, зазвонил телефон. После очередной Розочкиной истерии я бессмысленно лежал, ни о чем не думая, и, естественно, трубку поднял машинально:

- Да, слушаю. У аппарата поэт Слезкин.

Видит Бог, никогда я не представлялся подобным образом, никогда всуе не поминал своей фамилии, а тут еще и поэтом назвался.

В ответ раздался голос - зычный, с хрипотцой, который ни с чьим невозможно было спутать.

- Поэт-то по-эт, но мой зятек - милли-ардер, а ты-то кто-о?!

Некоторые слова поскальзывались - плыли, как на заезженной пластинке.

- Раиса Максимовна - вы!.. - Я обрадовался, стал расспрашивать, как она добралась и вообще как у них там... картошка, погода и так далее?..

Она рассказывала какими-то парящими восклицаниями и междометиями, дескать, все хорошо и дома, и на работе, а как у нас, чем занимаемся. Мне не хотелось вешать лапшу, сказал, что после ее отъезда мы никак не придем в себя: грустим, скучаем, места не находим. Зря она так поспешно уехала, надо было ей погостить подольше. И еще сказал, что в тот приезд оставил подарок в стеклянной банке из-под кофе - надо отодвинуть подоконник окна, третьего от входной двери. Там за коробкой с морфием я действительно оставил стеклянную банку, присыпанную камгой - высушенными водорослями, в которую положил ни много ни мало три тысячи американских "джорджиков".

Про подарок она, наверное, не поняла. А вот что скучаем, места не находим, жалеем, что она так скоро уехала, - поняла! Расчувствовалась, стала говорить мне грубоватые комплименты, слушая которые я и сам расчувствовался и не заметил, как из-за спины у меня выскочила Розочка и выхватила трубку. Трубку-то выхватила, но прерывать матушку не стала, дала ей высказаться.

Господи, как я был благодарен Раисе Максимовне за комплименты в мой адрес! Пусть грубоватые, пусть косноязычные, но искренние и такие необходимые мне именно сейчас, именно в эту минуту, когда благодаря зычности голоса они отчетливо слышны и Розочка просто принуждена их слушать. Нет-нет, лучшего адвоката для защиты моих пошатнувшихся прав просто невозможно было придумать... Это, конечно, сам Бог...

Вначале Розочка смотрела на трубку (она держала ее, слегка отстранясь). Поскольку Раиса Максимовна не унималась и комплименты сыпались из трубки действительно как из рога изобилия, Розочка посмотрела на меня. Посмотрела строго, даже как-то насупившись, и вдруг - улыбнулась. Улыбнулась широко, откровенно, словно сорвалась с ледяной горы. Сорвалась и покатилась на санках, покатилась залихватски, с удалью, не ведающей о тормозах. Все во мне так и отозвалось, так и зазвенело колокольчиками Валдая. Не знаю, что ее развеселило, но, чтобы унять поток хвалебных слов, она накрыла трубку подушкой.

- Ишь ты, соловей, заслушался!

Тут уж я не стерпел, бросился к подушке:

- Пусть говорит!

- Так тебе и разрешила!

Розочка преградила дорогу, мы сцепились, упали на тахту, но борьбы не прекратили. Барахтаясь, я декламировал:

И мы, сплетясь, как пара змей,

Обнявшись крепче двух друзей,

Упали разом, и во мгле...

Конечно, я декламировал, насколько это было возможным. Порой она так крепко сдавливала мою грудь, что у меня перехватывало дыхание. Но это только усиливало восторг. Стараясь вызволить трубку, я всеми силами тянулся к ней, а Розочка всеми силами противостояла. Мы, хохоча, катались по тахте как сумасшедшие. Когда же мне все-таки удавалось ухватиться за подушку и мой перевес представлялся неоспоримым, Розочка вдруг подбородком, словно острым локтем, утыкалась между ребер так, что я не выдерживал, взбрыкивая, бросал подушку - мне было щекотно. Сколько времени мы боролись? Судить не берусь, но точно знаю, когда, обессиленные, мы лежали, переводя дух, и Розочка внезапно огрела меня подушкой, первое, что услышал, - голос из трубки:

- Никогда никем не гордилась, а тобою, зятек, горжусь. Да-да, горжусь! Так что вы там, донюшка, уступайте друг другу и берегите, берегите себя. А у меня всегда все хорошо!

В трубке так громко треснуло и затрещало, словно на другом конце провода ее уронили. И сразу такой плотный сипящий стон, будто шквальный ветер влетел в трубку, и только потом все покрыл местный короткий зуммер.

Мы с Розочкой потянулись друг к другу, обнялись и как бы поплыли на воздушном шаре. И время остановилось или мы выпали из корзины времени?! Уж давно как сказано - счастливые часов не наблюдают. А мы были счастливы и даже более, потому что плыли не на воздушном шаре, а - на Земном, вместе с Солнцем, вместе с другими планетами, через звездные поля, через туманности. Мы плыли как одно тело, потому что были единым миром, в котором начало одного служило продолжением другого.

Нет нужды говорить, что мы помирились и решили устроить себе в некотором смысле медовый месяц - съездить в гости к моей матушке, а уж потом куда-нибудь за границу.

ГЛАВА 45

Несколько дней мы готовились к отъезду - это были прекрасные дни. С утра я пригонял машину, мы объезжали магазины, рынки (искали подарки маме и ее товаркам), а потом уносились за город - катались. Или останавливались на высоком берегу Волхова и наблюдали ледоход. Не знаю, есть ли в словах "Волхов" и "волхвы" какая-то родственная связь, но мне всегда представлялось, что есть. Я чувствовал эту связь как бы на вкус, кончиком языка. В самом понятии "седой Волхов" мне открывались белые-белые дали, холмы берегов, церквушки - открывалась вековая мудрость Святой Руси. А когда набегал ветерок и приносил со стороны Волхова запах талого снега и студеной воды, а закатное солнце возжигало золотой купол храма Премудрости, у меня не оставалось никаких сомнений, что в словах "Волхов" и "волхвы" корень един и он в святых дарах Богу. Убежден, что во второе Его пришествие, которое уже "близ при дверех", именно с берегов Волхова понесут Ему волхвы свои святые дары: надежду, веру, любовь, которые и станут для мира новых дней золотом, ладаном и смирной.

Однажды мы с Розочкой стояли на крутом берегу - движущаяся равнина и крошево льда, звенящий шелест и мириады пузырьков воздуха, поднимающихся из темных глубин, вдруг окатывали нас, создавая иллюзию полета. Водянистая пыль вздымалась волнами, и так же волнами вздымалась ярчайшая радуга, которая накрывала нас, - мы превращались в какие-то светящиеся тени, тени парящих птиц. Я предложил Розочке сесть в машину, но она неожиданно резко повернулась ко мне:

- Хочешь знать, почему я не стала новой матерью Розарией Российской?!

Оказывается, Розочка немало сил положила, чтобы приблизиться к своей сверхвысокой цели. Она побывала во всех женских монастырях Москвы, но, увы, всюду для пострига требовались какие-то непонятные рекомендации духовника и обязательно его благословение. А когда по примеру матери Терезы она вышла на улицы, чтобы помогать всем сестрам, нуждающимся в помощи, которых, как оказалось, хоть пруд пруди на любой станции метро, и начала с того, что подобрала пьяную женщину, - ее, Розочку, тут же арестовали и посадили в СИЗО "по подозрению в грабеже пьяных лиц". И что ужасно - ту женщину, из-за которой разгорелся сыр-бор, несмотря на все уговоры, милиционеры так и оставили на автобусной остановке. Привалили к грязной металлической урне, словно неодушевленный предмет, и - уехали. А уж как над Розочкой издевались - не верили, что по бескорыстию пыталась помочь. Тогда в СИЗО она и познакомилась с Катрин.