Самозванец - Николай Гейнце
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вера Семеновна вся зарделась.
Николай Герасимович внимательно взглянул на нее, и его поразила и красота ее, и выражение тоски и ужаса в ее прекрасных глазах.
«Такой цветок и между таким чертополохом!» — подумал он.
С чувством поздравив молодую девушку, он заговорил с ней так задушевно, что она взглянула на него с доверием и благодарностью.
Окружавшие Веру Семеновну мужчины были, видимо, раздражены ее боязливостью и холодностью.
В особенности горячился Корнилий Потапович и, воображая, что обязан этим графу Петру Васильевичу Вельскому, сказал ему несколько колкостей.
С досады на него последний решил, что добьется благосклонности Веры Семеновны, но вскоре заметил, что, хотя и впервые в жизни, но потерпит поражение и он.
Из залы послышались звуки Штраусовского вальса.
Молодая девушка решила не танцевать, но мужчины налетели на нее с приглашениями наперебой, как коршуны на голубку.
Вера Семеновна испугалась еще больше и, как бы ища защиты, бросилась к старшей сестре, но та встретила ее насмешками.
— Да что вы на нее смотрите, Корнилий Потапович, — сказала она Алфимову. — Возьмите эту недотрогу, отведите ее в зал насильно и заставьте танцевать с собой…
Ослепленный страстью, старый банкир даже не понял насмешки, заключавшейся в этом предложении ему танцевать с молоденькой девушкой.
Вера Семеновна готова была разрыдаться.
Наблюдавший за ней издали Савин вдруг подошел к ней и низко поклонился.
Она радостно подала ему руку и пошла с ним в залу.
— Я не хочу принуждать вас танцевать против воли, мне хотелось только избавить вас от этих нахалов.
— О, да, да, спасите меня!
— Клянусь вам, что сделаю все! Но лучше бы все-таки, если бы ваша матушка…
— Ах, мама такая странная! Она сама смеется надо мною. Да нет! Я больше здесь не останусь! Я сейчас скажу ей, — прибавила она, увидя мать у буфета и, оставя руку Николая Герасимовича, подошла к ней.
Произошла гнусная, безобразная сцена.
Мать, то ласково соблазняя, то сердясь и угрожая, объясняла дочери ту роль, которую предстояло ей играть в обществе, и резко приказывала ей быть любезною с богатыми кавалерами и не шептаться с прогоревшим барином и вдобавок с авантюристом.
Савину, стоявшему невдалеке, стало противно.
Он решил уехать, но в это время к нему снова подошла Вера Семеновна.
— Я совсем не понимаю, чего хочет от меня мама… — наивно, жалобным тоном сказала она.
— И дай Бог вам никогда этого не понять… — серьезно сказал Николай Герасимович.
Молодая девушка окинула его недоумевающе-вопросительным взглядом.
— Мне, к сожалению, надо проститься….
— Вы уже уезжаете! — вскричала она тоскливо. — О, вы себе представить не можете!.. Значит, никого не останется…
Савин был тронут.
— Я останусь, чтобы сегодня охранять вас.
— Только сегодня? — наивно сказала молодая девушка.
— Кто знает будущее?.. — загадочно сказал Савин.
Он действительно не отходил от нее целый вечер, пока выведенная из терпения Капитолина Андреевна не позволила дочери идти спать, видя, что самые богатые из гостей уже задумали играть в карты и ворчали на графа Стоцкого, который отговаривался нежеланием.
В конце концов он согласился.
Николай Герасимович, простившись с удалившейся в свою комнату и искренно рассыпавшейся перед ним в благодарностях Верой Семеновной, тоже присоединился к игрокам.
Граф Сигизмунд Владиславович метал банк. Он недаром отказывался играть.
Он боялся именно участия Савина.
И действительно, под пристальным взором Николая Герасимовича он терял свое обычное хладнокровие, руки его дрожали и волей-неволей он должен был представить игру, действительно, счастию, оставив на следующие разы искусство.
Как всегда бывает с играющими нечисто — счастье им не улыбается в картах.
Граф Стоцкий проигрывал.
Не выиграл, впрочем, и Николай Герасимович, одна за другой карты его были биты, но к его благополучию, он, не расположенный в этот вечер к серьезной игре, ставил на них незначительные куши.
Граф Петр Васильевич Вельский, напротив, был в ударе, делал крупные ставки и выигрывал карту за картой, наконец сорвал банк.
— Будет!.. — прохрипел граф Сигизмунд Владиславович, подвигая кучу кредитных билетов и золото графу Вельскому. — Больше я не могу, сегодня мне не везет фатально.
— А мне вдруг повезло — это редкость! — воскликнул граф Петр Васильевич.
— Значит, не везет в другом… — заметил граф Стоцкий.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты проиграл сегодня у Веры Семеновны…
— Ну, это еще посмотрим… Я надеюсь, и тут крикну «ва-банк».
— И карта твоя будет бита.
Николай Герасимович, беседуя в это время с Кирхофом, правым ухом слышал этот разговор.
«„Несчастлив в картах — счастлив в любви“, — припомнилась ему поговорка. — Ужели этот ребенок?..»
Перед духовным взором Савина восстала обаятельная фигурка молодой дочери Усовой.
Какая-то давно уже им не испытываемая теплота наполнила его сердце — ему показалось, что именно это чувство он испытывал только тогда, когда проводил незабвенные, быстро промчавшиеся минуты около его несравненной Марго.
«Ужели я влюблен?» — мысленно воскликнул Николай Герасимович и внутренне рассмеялся над самим собой.
Желающих метать банк не нашлось.
Игра прекратилась.
Гости стали расходиться по домам.
Только некоторые сдались на усиленные просьбы Капитолины Андреевны и остались ужинать.
Одни из первых простились с хозяйкой Николай Герасимович Савин и Григорий Александрович Кирхоф.
Полковница их особенно не удерживала.
Была великолепная звездная ночь.
Приказав экипажу следовать за ними, Савин и Кирхоф пошли пешком.
— И вы говорите, что этот человек держит все нити в своих руках?.. — спросил Николай Герасимович своего спутника.
— Это так же верно, как то, что мы идем рядом с вами…
— Это очень хорошо, мне бы хотелось вывести на чистоту всю эту историю… Вы, значит, как и я, уверены, что Сиротинин невинен?
— Я это знаю давно.
— Это ужасно… Только я, испытав на своем веку весь ужас тюремного заключения, могу безошибочно судить, что это такое… У меня была еще надежда на оправдание, а тут…
— Тут нет никакой надежды… Все улики против него…
— Надо спасти его…
— Наш «граф», кажется, не очень хорошо чувствует себя в вашем присутствии.
— Вы заметили?
— Еще бы… А потому…
— Вы думаете, что моя просьба на него подействует?
— Она будет для него приказанием, как и моя.
— Как и ваша?
— Я его держу в руках тем же, да кроме того, у меня есть с ним старые счеты… Вы мне в них не помешаете, а потому-то я так охотно повез вас сейчас же к нашей «дорогой полковнице».
— Я вам очень благодарен, мне так хотелось бы оказать услугу Елизавете Петровне Дубянской.
— Ах, это компаньонке Селезневой, которая бежала с Нееловым?
— Она теперь госпожа Неелова.
— Он на ней женился? А здесь поговаривали, что он раздумал…
— Ему не позволили этого…
— В эту Дубянскую влюблен Иван Корнильевич Алфимов, а она друг детства Дмитрия Павловича Сиротинина, и как обыкновенно бывает, детская дружба перешла в более серьезное чувство… Быть может, ревность молодого Алфимова и была побудительной причиной: спасая себя, погубить кассира и соперника?..
— Какая подлость! — воскликнул Николай Герасимович.
— Бедный юноша не так виноват, он всецело в руках нашего пресловутого графа, и тот играет им как куклой… Если бы Корнилий Потапович вторично теперь сделал ревизию кассы, то он бы сам понял, кто был и первый вор.
— Вы думаете?
— Я в этом убежден… Но ему не до того… Старик совсем сошел с ума и только и бредит женщинами… Он ревнует к ним даже сына…
— Этот старый коршун… — с гадливостью сказал Савин.
— Да! Наш Сигизмунд помогает обоим и умеет устроить, чтобы старик и молодой не встречались на одной дорожке!..
— Ну, дела!.. — заметил Савин.
— Да, уж такие дела, что и не говорите. Чего стоит одна наша полковница… Видели?
— Видел… и на первых порах мне даже пришлось сыграть роль доброго гения этой чистой голубки, попавшей в стаю галок и коршунов…
— И конечно, голубка совсем очаровалась своим добрым гением?
— Она дитя…
— Детям-девочкам именно и нравятся такие…
— Какие?
— Как вы… Рыцари без страха и упрека.
Николай Герасимович вздохнул. Образ Веры Семеновны Усовой снова восстал перед ним, и снова он ощутил приятную теплоту в своем сердце.
Собеседники вышли на набережную Невы, сели в экипаж и поехали по домам, продолжая беседовать друг с другом.
