Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер

— Нет, — отрезал Хорнблауэр. Неплохо было бы забрать с собой в преисподнюю офицера, но это даст Бонапарту хорошую возможность замарать его имя и дискредитировать тем самым бурбонское движение. Он встал на колени среди скал и крикнул:

— Не подходите ближе!

Офицер натянул поводья.

— Почему вы не сдаетесь? — закричал он. — Дальнейшее сопротивление ничего вам не даст.

— Какие условия вы предлагаете?

Офицер едва удержался от того, чтобы пожать плечами:

— Справедливый суд. Вы можете воззвать к милости императора.

Даже если бы он старался преднамеренно вложить издевку в эти слова, у него не вышло бы лучше.

— Убирайтесь к дьяволу! — проревел Хорнблауэр. — И захватите с собой Десятый гусарский! Уезжайте, или я буду стрелять!

Он поднял пистолет, и офицер, поспешно развернув лошадь, рысью поскакал назад, не заботясь о сохранении достоинства. Как можно испытывать удовлетворение от унижения человека, хотя каких-то полчаса отделяют тебя самого от смерти? Офицер всего лишь выполнял долг, стараясь спасти жизни своих людей. Откуда взялась эта личная неприязнь? Все эти идиотские упреки самоанализа проносились в голове Хорнблауэра в то время, пока он падал на живот и занимал огневую позицию.

У него было время думать о себе с презрением до тех пор, пока пронесшаяся прямо у него над головой пуля не заставила его думать исключительно о том, что происходит сейчас. Если гусары поднимутся разом в атаку, то, хоть это и обойдется им в полдюжины жизней, все будет быстро кончено. Пистолет Мари выстрелил где-то рядом справа, и он обернулся, чтобы посмотреть на нее.

В этот момент все и случилось. Хорнблауэр услышал удар пули и увидел, как сила толчка заставила ее наполовину развернуться. Он увидел озадаченное выражение на ее лице, которое сменилось гримасой боли, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, бросился к ней и опустился рядом на колени. Пуля попала в бедро. Хорнблауэр отвернул короткий подол ее дорожного платья. Черный чулок на раненой ноге уже весь пропитался кровью. Пока Хорнблауэр пытался сообразить, что же ему делать, он дважды видел, как толчками выливается алая кровь — задета большая артерия. Жгут… сдавить… Память Хорнблауэра торопливо подсказывала, что нужно делать при оказании первой помощи раненым. Он попробовал сдавить бедро пальцами, но безрезультатно: мешали завязки чулок. Ему пришла в голову мысль о перочинном ноже, которым можно разрезать чулок, и в эту секунду сокрушительный удар в плечо заставил его рухнуть на землю рядом с Мари. Он не слышал, как гусары пошли в атаку, не слышал пистолетных выстрелов, которыми Браун и граф безрезультатно пытались отразить штурм. Пока его не свалил удар прикладом карабина, он не имел представления ни о чем, происходящем вокруг. Даже после этого он пытался подняться на колени, обуреваемый единственной мыслью — нужно срочно пережать артерию. Как в тумане он слышал чей-то крик — это сержант приказал солдату не наносить Хорнблауэру новый удар, но это его не заботило. Он раскрыл нож, но тело Мари перед ним было холодным и безжизненным. Он посмотрел на ее искаженное гримасой лицо: сквозь покрывавшие кожу загар и пыль просвечивает бледность, рот приоткрыт, а глаза смотрят в небо так, как смотрят только мертвые. Оцепенев, Хорнблауэр склонился над ней, стоя на коленях, все еще сжимая в руке раскрытый перочинный нож. Нож выскользну у него из пальцев, и он понял, что кроме него еще кто-то склонился над Мари.

— Она умерла, — сказал чей-то голос по-французски. — Жаль.

Офицер встал, а Хорнблауэр так и остался стоять над телом.

— Эй, ты, пошел, — раздался другой, резкий голос, и Хорнблауэр почувствовал, как кто-то грубо дернул его за плечо. Он поднялся, по-прежнему в полубесчувственном состоянии, и осмотрелся вокруг. Граф стоял между двумя гусарами, Браун сидел, держась рукой за голову и медленно приходя в себя после удара, лишившего его сознания, а рядом с ним стоял солдат с карабином наизготовку.

— Суд пощадил бы мадам, — сказал офицер. Голос его слышался словно издалека. Горький смысл этого замечания помог рассеяться туману, окутавшему ум Хорнблауэра. Он дернулся, и два человека подскочили и схватили его за руки, вызвав спазм боли в плече, по которому пришелся удар прикладом. Последовала недолгая пауза.

— Я доставлю этих людей в штаб-квартиру, — заявил офицер. — Сержант, отнесите тела убитых к ферме. Распоряжения получите позднее.

У графа вырвался глухой стон, похожий на плач больного ребенка.

— Хорошо, сэр, — ответил сержант.

— Подведите лошадей, — продолжал офицер. — Сможет этот человек ехать верхом? Сможет.

Браун тупо смотрел вокруг, на половину лица у него расплывался огромный кровоподтек. Все это, и Мари, глядящая незрячими глазами в небо, воспринималось как сон.

— Пошли, — скомандовал кто-то, и солдаты потащили Хорнблауэра под руки из лощины. Ноги отказывались повиноваться ему, покрытые мозолями ступни не желали идти, и если бы его не волокли под руки, он бы упал.

— Смелее, трус, — сказал один из конвоиров.

Никто, кроме него самого, не называл его так раньше. Он попытался стряхнуть с себя их руки, чтобы выпрямиться, но они только крепче вцепились в него, заставляя плечо мучительно ныть. Третий человек ухватил его за спину, и они без всякого почтения выволокли его из лощины. Здесь находились лошади, штук сто, нервно перебирающие ногами в возбуждении от недавних волнений. Его втащили в седло, разделив поводья между расположившимися рядом солдатами. Необходимость сидеть в седле вот так, не имея даже возможности держать поводья, еще более усилила в Хорнблауэре чувство беспомощности. Кроме того, он настолько устал, что не мог сидеть выпрямившись. Когда лошадь под ним крутанулась, он увидел, что Брауна и графа усаживают верхом подобным образом. Потом кавалькада выехала на дорогу. Здесь они перешли на быструю рысь, в результате чего Хорнблауэр, держащийся за луку седла, раскачивался и подпрыгивал. Один раз он едва не потерял равновесие, но гусар, скакавший рядом с ним, ухватил его и помог вернуться в вертикальное положение.

— Если ты свалишься в такой колонне, — не без сочувствия сказал солдат, — это будет конец всем твоим проблемам.

Проблемам! Мертвая Мари осталась там, и он почти что собственной рукой убил ее. Она мертва, мертва, мертва! Он был безумен, когда начинал это восстание, и еще более, бесконечно более безумен, когда позволил Мари принять в нем участие. Почему он так поступил? И еще: более ловкий, собранный человек сумел бы пережать кровоточащую артерию. Хэнки, хирург с «Лидии», сказал как-то (словно облизнувшись при этом), что никто не проживет дольше тридцати секунд с перебитой бедренной артерией. Не важно. Он позволил Мари умереть прямо у него на руках. У него были эти тридцать секунд, и он не смог ничего сделать. Он потерпел фиаско во всем: в войне, в любви, в отношениях с Барбарой… Господи, почему он вспомнил о Барбаре?