Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По Ю.М. Лотману, сначала знак еще не отделен от означающего орудия: перед трактиром может висеть окорок, который в данном случае не просто является предметом для еды, но является знаком, который можно истолковать как «здесь можно пообедать». В дальнейшем подобного рода знаки, или сигналы, становятся знаками в собственном смысле слова, т.е. обозначающее в них отделяется от них самих как от реальных предметов.
Когда знак выступает, наконец, в виде слова, то этим самым уже происходит полное отчуждение означающего, или знака, от их внезнакового носителя. Как Ю.М. Лотман в данном случае точным образом определяет понятие знака? Он размышляет о некоторой области, которую мы назвали бы смыслом, потому что именно смысл, будучи чем-то нематериальным, вполне отличен и от своего носителя, хотя этот последний неотделим от него, и от осмысленного предмета, хотя смысл тоже не отделен от этого последнего. Правда, необходимо сказать, что смысл есть одна из самых трудных философских категорий, и безупречно логически формулировать его – предприятие весьма замысловатое. Здесь мы имеем дело с каким-то особым видом бытия, не материального и не идеального. Иррелевантность всякого смысла и его виртуальная структура вообще редко поддавались в истории философии какому-нибудь точному анализу. Но знак, несомненно, относится к этой области смыслового, не будучи ни материальным телом, которое он обозначает, ни материальным носителем, без которого он фактически невозможен, ни просто такой системой отношений, которые исчерпывали бы его до конца. Недаром Ю.М. Лотман не хочет формулировать категорию смысла. Тем не менее вместо этого он все же дает некоторое его описание, которое заслуживает большого внимания.
Именно Ю.М. Лотман употребляет после слова знак выражение «единство обозначающего и обозначаемого» (I 43). Неизвестно, можно ли считать это определение намеренно или случайно данным и является ли оно окончательным. Однако на этих страницах своих «Лекций» он никакого другого определения не дает. По крайней мере, исследователь отдает себе отчет в диалектической природе знака. Тут же Ю.М. Лотман характеризует специфику художественного знака. Она заключается в том, что
«в искусстве обозначаемое (содержание) передается всей моделирующей структурой произведения, т.е. текст становится знаком, а составляющие текст единицы-слова, которые в языке выступают как самостоятельные знаки, в поэзии (в литературе вообще) становятся элементами знака» (там же).
Из этого можно сделать вывод, что Ю.М. Лотман находит в художественном знаке не что иное, как неделимую целостность художественного произведения. Правда, неделимой целостностью обладают и другие предметы, например, всякий живой организм, который делим только до определенного предела, и если предел этого деления пройден, то организм гибнет. Но что произведению искусства обязательно свойственна неделимая целостность, этого, конечно, отрицать нельзя. И если свой художественный знак Ю.М. Лотман понимает как неделимую целостность, то это нисколько не обедняет его понятия знака, а скорее его обогащает.
Нам хотелось бы сделать здесь одно небольшое замечание. Если указанное выше определение знака у Ю.М. Лотмана как «единства обозначающего и обозначаемого» понимать строго логически, то в таком определении неизбежно окажется логическая ошибка idem per idem. Ведь для того чтобы знать, что такое обозначающее, уже нужно понимать, что такое знак, и то же самое необходимо для понимания термина «обозначаемое». Не зная, что такое знак, мы не можем представлять себе, что нужно понимать под означиванием. Предполагаемая нами замена этой логической тавтологии определением знака через внутреннее и внешнее могла бы способствовать избежанию указанной ошибки idem per idem. Не будем, однако, рассуждать только с точки зрения формальной логики. Ведь idem per idem получится только в том случае, если термины «означающее» или «означаемое» мы будем брать только в их существенном содержании. Но, кажется, эти термины можно понимать и чисто структурно. И если это возможно, то idem per idem отпадет, а получится совершенно правильное утверждение о тождестве означающего и означаемого в одной единой структуре, которую можно назвать «знаком».
Важна также вторая особенность художественного знака, о которой говорит Ю.М. Лотман. Она заключается в том, что между знаком и его фоном имеется гораздо более сложное отношение в художественном произведении, чем в любой другой знаковой системе. Обычно знаковая система очень четко отделяет себя от окружающего ее фона. Произведение же искусства рассчитано на то, чтобы функционировать за своими собственными пределами, т.е. уже на том фоне, которым окружено данное художественное произведение. У Ю.М. Лотмана читаем:
«В искусстве… знак или его смыслоразличающий элемент может одновременно проектироваться на несколько (или на множество) фонов, становясь в каждом случае носителем различной семантики… Таким образом, понятие знака в искусстве оказывается строго функциональным, определяемым не как некая материальная данность, а как пучок функций» (I 44 – 45).
Подобного рода художественный функционализм можно только приветствовать, поскольку он вызван намерением учитывать всю значимость художественного произведения как чего-то живого и способного в этом смысле воздействовать на все окружающее. И еще в одном смысле, по Ю.М. Лотману, соотношение означающего и означаемого в обычном языке – одно, а в поэзии – совсем другое. В общем языке означающее и означаемое связаны только условно, только конвенционально; напротив,
«то, что знак в искусстве выступает одновременно как модель, аналог объекта (объективной действительности, предмета изображения), сколь бы абстрактна эта модель ни была, снимает вопрос о произвольности отношения обозначающего и обозначаемого» (45).
А отсюда Ю.М. Лотман делает еще более глубокий и еще более ответственный вывод, что
«раздельное изучение плана содержания и плана выражения в искусстве невозможно» (там же).
Мы бы заметили здесь, что мнение о конвенциональности означающего и означаемого, вероятно, значительно устарело. Раньше всегда говорили об условности всякого словесного обозначения, поскольку, теоретически рассуждая, каждый предмет можно назвать по-разному, да так оно и происходит в разных языках, когда мы их начинаем сравнивать один с другим. Но это старое учение о конвенциональности или условности базировалось на понимании слова как пустого звука, а предмета, обозначаемого словом, – как только объективной данности. В
