Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Головня на некоторое время оглох от подобной отповеди, и тем более поразили его последние слова Головешихи. Демид Филимонович? Вот этот белоусый?
Демид сам подошел к Мамонту Петровичу и подал руку:
– Здравствуй, Мамонт Петрович. Вот как мы встретились!
– Миленькая встреча! – прошипела Головешиха.
Жалостливо и недоуменно помигивая, Мамонт Петрович некоторое время молчал, собираясь с духом.
– Постой, постой! – не отпуская руку Демида, Головня пригнул голову, будто диковину разглядывал. – Демид?! Как же ты, а?! Откуда? Это же – это же – едрит твою в кандибобер, событие!.. Демид, а? Живой! Очень даже натурально. Жив-здоров и невредим святой Никодим! Явился – не запылился, только усы белые. Но как же так – усы белые, а? Ах ты, едрит твою!..
Мамонт Петрович сграбастал Демида и стиснул в объятиях, бормоча:
– Рад, Демид Филимонович! Как если бы невооруженным глазом открыл новую планету. А у нас тут видишь какие порядочки? Одни – жар загребают чужими руками, а другие – вкалывают!.. Ну нет. Так дальше не пойдет. Ну да, про порядки и протчее потом поговорим. Откуда ты? Што-о-о? Из плена?! Угу! Как же это ты, позволь?!
– Как на войне, обыкновенно, – поутих Демид.
– Само собой, на войне. Но… М-да! Надо бы нам потолковать с тобой. Я ведь тоже в известном роде на боевых фронтах побывал. Десять лет Колымы хватанул! Как произошло подобное, не думал? Эге! Математика из двух действий, как дважды два. Всякие недовольные советской властью, как вот эта гидра, почуяв кампанию, которую развернул Ежов как борьбу с врагами народа, ловко передернули карты. Руками советской власти прикончить доподлинных революционеров, каким был я, а так и другие пострадавшие. И если вникнуть…
Головешиха не позволила вникнуть – заорала во весь голос:
– Ааа-ааа-ааанииисьяааа!
Головня погнул голову. Зря он накричал на Анисью, всячески позоря дочь!..
– До свидания, Мамонт Петрович, – попрощался Демид. – Пойду за Анисьей. Напрасно вы так…
– Нече за ней идти, – ворчнула Головешиха. – Сама найдет дорогу. Это ты, индюк, чтоб тебе лопнуть с твоим горлом! Нно! Тяни, Гнедко! – И поехала. Сено повезла.
Головня остался у зарода, растерянный и жалкий.
Демид шел следами Анисьи до излучины Малтата. В лесу снег был глубокий и рыхлый. Анисья местами проваливалась, но все шла и шла к реке. Так она спустилась на лед и взяла вниз по Малтату. Чем дальше, тем спокойнее были ее шаги, ровнее разрывы между следами.
«Дойдет, – подумал Демид, присаживаясь на корягу покурить. – Такие-то дела, Демид Филимонович, – с горечью сам себя пожурил. – Жизнь – штука суровая. Каждому своя доля. Что-то будто сломалось в Мамонте Петровиче. А жаль! Совсем не такой, каким был!.. Уездили сивку крутые горки, да Головешиха помогла, черт бы ее подрал. Ну и баба!.. Надо же?! Как ее ни вертело-крутило, а все на поверхности плавает. Из нетонущих, что ли?»
Завязь седьмая I
Время! Кто знает, что такое время, истинный смысл его?
Смутные ли, беспокойные тени былого, как лучом прорезая нашу память, говорят нам о времени минувшем, незабвенном! Морщины ли, некстати набежавшие на лицо, напоминают о прошлом: где-то там, далеко, детство, отрочество, юные мечты, возмужание! Когда-то, совсем недавно, кажется вчера, ты переступил отроческую черту и почувствовал себя не по возрасту взрослым человеком. Давно ли ты задумал то-то и то-то, а вот уже минуло столько лет!..
Кто, скажите, кто не хотел бы заново пережить счастливый день своей жизни? Кто с умилением не вспоминал былое? Кто, возвращаясь в родные места, не говорил себе: «Как тут все переменилось!» – не замечая перемен в самом себе?
Можно ли пережить заново минувшее? Есть ли грань времени: когда оно началось и где ему конец?
Оно без конца и начала.
Никто не отметил чертой его первоначальной грани, не указал конечной. Не задержать его, не повернуть и не ускорить.
Попробуйте ступить в одну и ту же проточную воду два раза. Там, где только была ваша нога, журчат новые струи. Река – беспрерывное движение.
Время, как и река, мчит свои воды вперед, в будущее, оставляя в нашей памяти либо смутные, как далекие тени, либо яркие, как утренние зори, воспоминания.
Воспоминания – следы жизни… II
«Как тут все переменилось!» – думал и Демид, приглядываясь к окрестностям Белой Елани.
И дорога совсем не та, и лес как будто поредел, и горы, кажется, стали выше, синее и круче.
Демиду показалось, что он уже видит тополь. Тот самый прадедовский тополь!
Странно – тополь совершенно белый, огромный, расплывчатый, как облако.
Демид остановился и, приставив руку козырьком к шапке, долго смотрел в низину поймы. Нет, то не тополь белый, а облако тумана, медленно ползущее по склону Лебяжьей гривы.
Вечерняя мгла кутала окрестность. Демид ждал ночи – просто ноги не несли. Чем ближе к дому, тем тяжелее путь.
Отчий дом чернел высоко на горе безглазой глыбиной.
Да, да! Как тут все переменилось! И отчий дом двенадцать лет назад был, кажется, выше и светлее, и небо будто опустилось ниже.
Он хорошо помнит, какие нарядные росли сосны на том склоне Татарской рассохи, где его прижали волки. Теперь там пашня.
Время меняет не только человека, но и землю.
Удивительная картина! Он, Демид, успел побелеть за двенадцать лет, а дом его почернел и, кажется, наполовину врос в землю.
«Какой я был дурак и шалопай!» – подумал Демид, припоминая былое. Какая теперь Агния? Он никак не мог представить себе, какой была Агния в то давнишнее время. Помнит: у Агнии карие глаза с поволокой, с точечками, черные брови и белая высокая шея. Напрягая память, Демид старался увидеть всю Агнию, и вдруг, совершенно некстати, наплыло лицо одного солдата, смертельно раненного в живот. Шел бой под Киевом. Демид сидел со своим минометом в окопчике, а рядом с ним молоденький необстрелянный солдат с винтовкой. Рванул снаряд, и винтовка из рук солдата выпала. Осколок снаряда угодил солдату в живот. Демид пытался расстегнуть шинель у солдата и вдруг испугался, глянув, что наделал осколок. Солдат в упор смотрел на него белыми глазами. Его безбровое лицо, совсем мальчишеское, было удивительно спокойным. Потом оно вдруг потемнело, и глаза начали гаснуть. «Как она меня гвозданула, а? – проговорил умирающий мальчишка, глядя в упор на Демида. – Мама осталась совсем одна! Ма-амочка!..» И этот предсмертный вскрик солдата, и
