Хроники последнего лета - Кирилл Манаков

Через минуту Ахмед вошел в квартиру, где его с искренней радостью приветствовал Али.

— Долго же ты, брат, шел к нам! Полгода?

Ахмед вспомнил, что последний раз они встречались в прошлом декабре, как раз под Новый Год. Али тогда сурово выговаривал, что языческий праздник отмечать нельзя. Он, вообще, говорил много чего… Ахмед посмеивался, но теперь, когда прижало, вспомнил! Все — правда! И ад где-то рядом, Иблис ухмыляется, предвкушая встречу, и слуги его повсюду, и страх гложет сердце! А ведь рассказывал Али, что надо делать! Почему тогда не послушал?

Раскаяние ощущалась почти как физическая боль. Ахмед скривился и опустился на стул в прихожей. Али взял его за руки.

— Пойдем в комнату, брат!

В большой комнате, где из мебели был только низкий стол и заваленный подушками мягкий ковер, три незнакомых человека сидели прямо на полу пили чай с сушеными финиками. Увидев Ахмеда, они встали и поочередно поздоровались, обнявшись, как это принято на Востоке, но ни один не назвал своего имени.

— Садись, брат!

Али налил в пиалу душистого чая из чайника с длинным изогнутым носиком и протянул Ахмеду.

— Спасибо…

Ахмед уселся на ковер, один из хозяев подложил ему под локоть подушку, а другой пододвинул корзиночку с финиками.

— Кушай, дорогой!

— Спасибо…

Али с улыбкой дождался, пока Ахмед выпьет чаю и съест несколько фиников, а затем дружелюбно спросил:

— Что привело тебя, брат, к нам?

Ахмед откашлялся и ответил севшим голосом:

— Поговорить… надо поговорить.

— Это прекрасно! — воскликнул Али. — Поговорить… и узнать хорошее, ибо сказано: «И скажи Моим рабам, чтобы они говорили то, что лучше…»

Услышав эти слова, три человека, присутствующие в комнате, благоговейно склонили головы и произнесли фразу по-арабски. Ахмед тоже кивнул.

— Я знал, — продолжал между тем Али, — я знал, что ты придешь! Ты не похож на остальных. И на тебя можно положиться.

— Можно, — подтвердил Ахмед, — теперь можно.

— Чудесно! Это значит, что перед нами — человек, отмеченный Аллахом! — с воодушевлением воскликнул Али, а остальные дружно закивали. — Скажи нам, как родным братьям, что заставило тебя обратить взор на нас, смиренных рабов Аллаха?

— Сначала ты скажи…

— Что угодно! Спрашивай, брат мой!

— Ты… ты же русский?

— Да.

— И у тебя никогда не бывает сомнений? Ты всегда веришь в истину?

— Конечно, — серьезно ответил Али, — я не хочу вспоминать старое имя. Теперь и навсегда я — Али Аляви аль-Хаддад. И сомнений нет в сердце моем. Ибо сказано: «Если вознамерился, решил, тогда двигайся, не оборачиваясь и полагаясь на Всевышнего…». Сомнения убивают истину, а вера — укрепляет. Я скажу, а ты подумаешь, и согласишься, что сомнения порождаются размышлениями, не направленными на Всевышнего. Ты согласен со мной, брат?

— Да, — уверенно сказал Ахмед.

— Тогда слушай. Пей чай, кушай и оставь свой разум открытым к слову истины. Слушай!

Какой там чай! Мягкий голос Али нанизывал бусины слов на нити предложений, которые кружились в волшебном танце, сплетая фигуры настолько прекрасные, что захватывало дух. Чувства Ахмеда обострились, бусины и нити казались вполне материальными — протяни руку и дотронься! Он так и сделал — попытался погладить гладкую, как шелк, фразу и очень удивился, когда рука встретилась с пустотой.

Увидев движение Ахмеда, Али ласково улыбнулся, одобрительно кивнул и спросил:

— Почему ты не пьешь чай? Нехорошо это. Тебя угощают от души, брат.

Ахмед торопливо взял чашку и сделал глоток. Али, продолжая улыбаться, повторил его движение, проведя рукой от стола к губам. Удивительное дело — ласковый хозяин дома вдруг стал необычайно похож на Ахмеда! Тот же тембр голоса, та же поза, жесты, словно повторяемые отражением в зеркале… а если бы внимательный наблюдатель присмотрелся, то наверняка обнаружил, что и дышат они одинаково — вдох к вдоху!

— Представь, брат Ахмед, ты идешь по дороге. Светит солнце, воздух неподвижен, тебя мучает жажда. Тебе очень хочется пить, но воды нигде нет, и ты знаешь, что поблизости ее не найти.

Тут Ахмеду и взаправду так захотелось пить, что он судорожно схватился за чайник, трясущимися руками наполнил чашку и тут же, обжигая губы, осушил ее.

— И ты идешь, — продолжал Али, — и не знаешь куда направиться. Идешь, и идешь, и разум твой засыпает, мучимый жаждой и усталостью, глаза слипаются, ты перестаешь чувствовать ноги и не понимаешь, кто ты, и зачем оказался в этом месте.

Перед глазами Ахмеда возникла раскаленная дорога, мерно покачивающаяся в такт шагам.

— Видишь? — спросил Али.

— Да…

— Ты молодец. Твой путь продолжается бесконечно долго, и цель его уже потерялась. Но вот ты видишь большую ящерицу, перебегающую дорогу. Она остановилась и смотрит на тебя. Для ящерицы жара — это жизнь, она определена Всевышним в эту пустыню, она радуется каждой секунде существования. Она смотрит на тебя и не думает ни о чем — откуда взяться мыслям в голове ящерицы. А ты думаешь, что смерть прекрасна, и только она может дать покой и избавление.

Али, монотонно и тихо ведущий рассказ, четко выделил слова про смерть. И Ахмед услышал — под веками закрывшихся глаз забегали зрачки, словно пытаясь разглядеть что-то в глубине собственного сознания.

— Ящерица смотрит на тебя, — сказал Али прежним ровным голосом, — слегка покачивая гибким хвостом и выбрасывая из пасти длинный раздвоенный язык. Что в ее глазах? Ничего. Это же ящерица. А ты идешь по дороге, упирающейся в далекий горизонт, солнце и раскаленная пустыня расстилается перед тобой… Правда, брат Ахмед?

Ахмед вздрогнул и открыл глаза. Почему-то из всего рассказа осталось единственное воспоминание — про прекрасную смерть и избавление. Все остальное словно растворилось в воздухе.

И Ахмед Хаджибеков по прозвищу Бес заплакал.

— Ничего, — сказал Али, — плачь, брат Ахмед. Нам нужно много о чем поговорить…

XXI

Султан проснулся в отвратительном расположении духа. Голова была тяжелой, словно вчера поработала боксерской грушей, а плечо, простреленное три годя назад, ныло, как перед сильной грозой. Султан повернулся на бок, накрылся с головой одеялом и попытался снова заснуть.

Не получилось. Странное ощущение не давало успокоиться. Сердце металось в грудной клетке в ритме лезгинки, и каждый удар его тяжело отдавался в затылке.

А все проклятый сон! Бывает такое: привидится какой-то бред, а потом думаешь — а что это было?

Бред — очень правильное слово для описания ночных видений. Яркий такой, сочный, въевшийся в память как ржавчина в железо.