Галактика 1995 № 3 - Андрей Толкачев

Юнна так и оставалась стоять в коридоре, пока не вернулась служанка.

— Я стучала, госпожа, в его покои, еще опускалась в мастерскую. Граф не отзывается. Я через дверь ему передала, что Вы велели.

— Да где же он? — спросила Юнна, отрешенно глядя перед собой.

— Не беспокойтесь, госпожа, я крикнула Янека. Он будет стоять под Вашей дверью, до утра.

— Да, еще. Передай Янеку, чтобы присмотрел за дверьми комнаты нашего гостя. Его никто не должен тревожить. А ты пробудешь со мной, пока не начнет светать.

Гертруда прикусила губки. Ее ночное посещение Христиана откладывалось.

Из последних сил Стефан ступал ногами по вязкой почве. Мучимый своим наваждением он все шел и шел, не ведая куда. Стучала кровь в висках, и вдруг она излилась горячей струей по телу, и обожгла спину.

— Смерть моя? — Стефан вопрошал. — За что наказание? Погибель такая.

Стефан отчетливо представил себя мертвым и истерзанным и не страшился он этой мысли.

Черный тонкий силуэт скользнул поблизости. Мертвенно-бледная личина предстала глазам Стефана. Он схватился руками за голову и судорожно раскрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Спазмы сдавили горло.

Ему дано было еще раз ощутить свою связь с этим миром. Он очнулся, когда хлюпающие звуки, совсем рядом, донеслись до него. Он узрел сатану, и он услышал, как выплескивается кровь из его чрева. Разжались пальцы в мучительном жесте и задрожали как жабры. Стефан напряг ноги, отталкиваясь от земли, перевернулся, стал на колени, но в голове помутилось, и он упал на бок, сберегая живот.

Резкий обрыв, и Стефан, ослабевший от кровоточащих ран, рухнул с него, разрывая одежду.

Он хрипло, надрывно дышал, дышал взахлеб — спазмы отпустили. Лишь пена скапливалась на губах. Он успел рассмотреть звездное небо сквозь торчащие верхушки елей. В то мгновение он собрался с силами выбраться из под обрыва. Он услышал запах земли и потянулся всем телом. Как страстно он рвался к спасению! Насмешница-жизнь отталкивала его от себя. И вдруг, в судорожной предсмертной паузе, когда остановились, утихли все звуки — из отдаленных лесных глубин просочилась рыбацкая песня. Но было поздно. Стефана уже не стало. Его глаза улыбались звездам, тем самым, по которым он всегда определял дорогу домой и возвращался.

…Руди зацепился сапогом за корягу и, выворачивая ногу, порвал плащ. Чертыхаясь, он двинулся дальше, прошел мимо растерзанного трупа, всматриваясь сосредоточенно в темные причудливые силуэты под звездным небом. У колючего барбариса он сделал последнюю передышку, прокричал на всякий случай имя Стефана и, не дождавшись ни единого отзвука, отправился к костру.

Он медленно возвращался, стегая кнутом по травяной гуще, оглядываясь на вспорхнувшую птицу, тучную, сонную. Тяжело похлопав крыльями, птица растаяла во мраке. Он заметил корягу, об которую чуть не свернул себе шею, порыскал вокруг в поисках оторванного клочка плащевой ткани. Но бесполезно — клочок будто провалился сквозь землю.

Затухающий костер. Франц не подбрасывает дрова. Он сидит, смиренно обняв корзину, накрывшись с головой черной накидкой. Руди знает, как его разбудить, да еще напугать до смерти. Руди подкрадется сзади и заорет, что есть мочи в ухо толстяку. Вот будет потеха. Толстяк зафыркает, отдуваясь от сна, захлопает глазами. А Стефан? Бедняга Стефан. Куда его черти понесли? Верно, забрел на огонек к доброй хозяйке и заночевал, оставив своих друзей мерзнуть в холодном лесу.

Руди ухмыльнулся сам себе. Ах Стефан! Тебе всегда удавалось схватить удачу, да не за хвост, а целиком. Руди встал за спиной Франца. Тот не шелохнулся. Руди разгреб сапогом землю и встал вплотную. Он крикнул в ухо толстяку. Да так звонко, что будто вздрогнул, зашевелился лес. А Франц все сидел, недвижим и непричастен ни к чему.

Ночь. Мерцающая луна. На скованных мраком деревьях под резким порывом ветра прошелестела листва. Живое неровное дыхание слышалось в комнате после того, как шелест утих. Юнна безмятежно спала. Глубоко погрузились в сон ее вьющиеся волосы. Белые простыни застыли и сделались похожими на мраморные изваяния. Под лунным светом зашевелилась медлительная тень, и пламя догорающих свечей затрепыхалось и едва не погасло.

Христиану не спалось в эту ночь, и он делал записи в своем новом дневнике. Он наслаждался скрежетом пера по желтоватым листам, но больше всего его согревала мысль о веселой служанке. Вот-вот она постучит в дверь и смущенно и стыдливо опустит глаза, когда он ей откроет. Он тревожно прислушивается к тишине и слышит медленно ползущее время.

…На зеленой скатерти толстая книга в старинном переплете. Книга раскрыта. Ее хрупкие шуршащие страницы все медленнее накрывают одна другую. Каждый лист, разворачиваясь от страницы к странице, создает колебания сумерек, плывущих по пространству комнаты. Христиан склонился над столом, прижавшись плотно щекой к листу. Открытые его глаза, безразличные ко всему окружающему, будто смотрели внутрь себя. По листу, тонкой струйкой, поползла кровь и закапала на пол, образуя лужицу молочного цвета. Христиан вздрагивает, рука тянется к полу, дрожащие пальцы касаются напольных досок. Он ищет перо, упавшее под стол.

Не снимая одежды, он укрывается одеялом, пряча лицо между подушками.

…Затекающими водой, полуразрушенными проходами подземелья Христиан спасается от своего преследователя. Под ногами вязкая топкая земля, лужи, отражающие случайные блики мерцающего света. В ближайшей расщелине промелькнуло лицо того, кто вот-вот настигнет Христиана и растерзает его, как загнанного зверя. Христиан мечется в плену мокрых стен, чернеющих дыр и ярких картин, наставленных всюду. Картины морщатся и сворачиваются кусками мяса. Преследователь с лицом утопленника, застрявшего у берега, подобрался ближе, но попыток напасть на Христина не делает. Христиан рвется наверх, ноги проваливаются в расщелину, наполненную водой… Он рухнул в изнеможении на пол своей комнаты, прижимая, запирая дверь, а подводный мертвец стоял рядом.

Христиан проснулся, с его лица струился пот, легкие с трудом справлялись с застоявшимся воздухом. Было душно и смрадно, как после большого числа людей. Прошедший сон навеял мысль об одном странном совпадении: морской утопленник и призрак, явившийся в первую ночь, имели некоторое сходство с Христианом.

Ночь — хранительница кошмаров, уступала свое место рассвету. В этой ночи остались навсегда Стефан и толстяк Франц. Лишь побелевшая под изморозью трава свидетельствовала об ушедшей ночи.

Руди брел тихой тенью по широкой поляне. В остывающей памяти вспыхивали и угасали фрагменты его брожения по лесу и возвращения к костру: