Повесть об отце - Антонина Малютина

«Квартира наша находилась в помещении конторы Союза, а крестьяне, привозившие масло из районных артелей Алтайского края, останавливались дня на два в большом зале внизу, где стояло несколько кроватей. Я был какой-то неугомонный пропагандист популярно-художественной и научной литературы. С каждым крестьянином заводил знакомства, расспрашивал о хозяйстве, семейном положении и, если у него были грамотные дети-школьники, то посылал ребятам пачку дешевеньких понятных книг; агитировал покупать книги по хозяйству и календари, что тогда в деревне было редкостью, и отучал от пьянства и куренья.

И хотя я еще никуда не ездил по районам, но в моей записной книжке значилось до 60—70 знакомых доверенных и уполномоченных, привозивших масло. В Союзе среди служащих я считался, каким-то чудаком-фанатиком. С кем бы ни встретился, разговор непременно переходил на литературные темы.

Однажды наш заведующий союзной конторой А. Ф. Меринов привел ко мне в комнату В. А. Поссе.

— Вот, познакомьтесь, — сказал он и ушел.

Мы сразу же нашли общий язык и горячо разговорились о литературе. Я спрашивал о Горьком, Короленко, Чехове, о Петербурге, как там живут писатели, какие книги выходят и т. д. и т. д. И показал письма от Короленко, Крюкова и снимки домов, где жил высланный в Курган П. Ф. Якубович. И Поссе, отвечая на мои вопросы, сам заинтересовался мной, расспрашивал о нашем деревенском быте в Череповецком уезде.

Нашим разговорам, кажется, и конца бы не было, если бы не крестьяне, которые все чаще заглядывали в комнату: им хотелось побеседовать с питерским человеком. Наконец он спросил меня:

— А вы-то пишете?

— Да как вам сказать, Владимир Александрович. — Я стушевался и медлил с ответом. — Видите ли, я самоучка, писать мне трудно, а учиться поздно и некогда — семья.

— Ну все-таки что-нибудь есть? — допытывался Поссе. — Покажите, не стесняйтесь.

Я показал несколько стихотворений. Он посмотрел и захватил все с собой, говоря:

— Я там, в Петербурге, рассмотрю как следует.

Пили чай, продолжая рассуждать о литературе, в то время как сельчане с нетерпением ожидали конца нашей беседы.

Владимир Александрович сказал:

— Стихи у вас антивоенные, а сейчас продолжается война, цензура будет тормозить. Однако посмотрим. Вы пишите мне в Петербург в журнал «Жизнь для всех». Сегодня у меня большая лекция, приходите.

И мы простились.

Одно стихотворение — «В стране разоренной» — он успел поместить, а потом начался 1917-й год, и было не до стихов…»

В 1915 году Малютин отправил первое письмо Спиридону Дмитриевичу Дрожжину, стихи которого кропотливо отыскивал с 900-х годов в журналах «Детское чтение», «Юная Россия», «Север». В нашей семье и взрослые и дети любили их наравне с песнями Кольцова, Никитина и Сурикова. Отец писал низовскому соловью о «святых порывах ввысь», о «муках слова, муках пленницы-мысли, бьющейся за железной решеткой своей темноты, своего незнания, как выпустить ее на свободу»… Были такие строки: «Я страстно люблю книги и люблю тех людей, которые вкладывают в них свою душу…» С радостью сообщалось о том, что в библиотеке Школьного общества имеется немало сборников Дрожжина.

Скоро из Низовки пришел сердечный ответ, а затем книжка «Из мрака к свету» с надписью: «Детям одного из родственных душ в постоянном стремлении выбиться «из мрака к свету», многоуважаемому Ивану Петровичу Малютину на добрую память от автора С. Дрожжина, д. Низовка, 25-го ноября 1916 года», потом книга «Четыре времени года» тоже с автографом. Переписка длилась вплоть до кончины Спиридона Дмитриевича в 1930 году.

Малютин сообщал Дрожжину о сибирской жизни, о поездках в деревню и любви к природе. «Господи! Сколько простора, приволья и богатства в Сибири!» — восклицал он в одном из писем. «Дни идут, как черновики какие-то с помарками. А чистой настоящей жизни еще не видать», — характеризовал отец свое дореволюционное житье. И все-таки, если можно говорить о расцвете поэтического творчества самоучки, то такой расцвет он пережил именно в барнаульские годы, когда писал больше обычного и печатался в журнале «Алтайский крестьянин», в газетах «Голос Алтая», «Алтайский край», а также за пределами Сибири. В эти годы отец был еще крепким сорокалетним мужчиной, хотя невзгоды изрядно посеребрили черные кудри. Его муза, вскормленная поэзией Некрасова и некрасовской школы, была целиком обращена к народу, говорила с народом и от его имени. В некоторых стихотворениях использовались эпиграфы из Лермонтова, А. Толстого и особенно из Некрасова, встречались перефразированные выражения из революционных песен, порою звучал их ритм:

Нам трудно живетсяВ родимой отчизне,Мы почва лишь толькоДля будущей жизни.

Обычные образы — забытый смертью старик, еще на барском дворе видевший «ругань, розги, кровь» («Бобыль»), разорившийся пахарь («Одинокий»), обитатели «жалких убогих селений» и «темных подвалов сырых» («Буран», «Ночью»).

Поэт скорбит о там, что пахарь многотерпелив («Из современных былин»), что он нередко ищет выхода в вине («В город»,«Мужик»). Однако, как и великий наставник Некрасов, он убежден, что Русь — не только бессильная, но и могучая:

Пусть заносит сугробами снежнымиНаши бедные хаты зимой:Мы родились не барами нежными,Мы привыкли бороться с нуждой.Пусть распишет цветами узорнымиНаши окна художник-мороз.Мы сдружились с трудами упорными,Горевать мы умеем без слез…

В этих стихах, помещенных в «Жизни Алтая», горькая доля угнетенных масс, таящих нераскрытые силы, подчеркивается контрастным сопоставлением с изнеженностью сытых, а также и начинающим каждую строфу параллелизмом с суровыми явлениями природы.

Желание, чтобы труженик скорее «осерчал» и взялся за «дубину» для завоевания «хлеба, воли, света» («Если…», «Мы с каждым днем чего-то ждем»), так велико, что никакая красота природы не может отвлечь от него. Показательно стихотворение типа философского размышления «На высокой горе», в котором слышны отзвуки «звездных песен» поэта-революционера Николая Морозова:

Я задумчив стою на высокой гореИ вечернему небу молюсь,Посылаю «прости» догоревшей зареИ мечтой далеко уношусь.Я гляжу, как вверху надо мнойЗагораются звезды одна за другой.А за лесом как будто пожар, —И огромна, полна и красна,Как таинственный сказочный шар,Поднялась из-за леса лунаИ торжественно, тихо плывет —Ночь, волшебная ночь настает.Я смотрю, как в ночной тишинеВ дальних селах зажглись огоньки,Голод, тьма и нужда представляются мне,И сжимается сердце мое от тоски,Что бессилен я горю людскому помочь…И задумчив стою в эту лунную ночь…

Автор мысленно перелистывает страницы истории человечества, размышляет о возникновении мира, о борцах за правду. Скорбные раздумья сменяются оптимистическим финалом: