Непохожий двойник - Николай Оганесов

Утром девятнадцатого января после допроса Тамары Красильниковой я стоял у флигеля Волонтира и ломал голову над своей находкой. Мысли мои текли приблизительно по такому руслу: кто-то, чье имя мы пока не знаем, был заинтересован, чтобы в прихожей погас свет, и на один-два оборота выкрутил лампу из патрона. Как способ обеспечить темноту в помещении оригинально: стоило выкрутить ее совсем, и жильцы заинтересовались бы, кто выкрутил да зачем, а так и без слов ясно — перегорела. Но кто был этим любителем потемок? Красильников? Тамара? А может, их покойная соседка Щетинникова? И, главное, зачем? Ну, темно в прихожей, ну и что? По-моему, довольно глупо, но кому-то это показалось не только разумным, но и необходимым! Тем январским утром я пришел к выводу, что в деле образовался загадочный узел с местом действия «прихожая Красильниковых — Щетинниковой». Чтобы внести хоть какую-то ясность, инспектору Сотниченко было поручено собрать сведения о причине смерти Нины Ивановны Щетинниковой.

Около пятнадцати часов Логвинов доложил результаты своей встречи с Харагезовым, заведующим ателье «Оптика», в котором работал Красильников. Тот подтвердил, что восемнадцатого Игорь с его разрешения не вышел на работу. Характеризовал он Красильникова с самой лучшей стороны.

К шестнадцати часам стали известны результаты вскрытия трупа.

А чуть позже я получил заключение дактилоскопистов. Оно занимало пятнадцать страниц машинописного текста, зато выводы уместились в несколько строк, что, несомненно, подчеркивало их категоричность: отпечатки пальцев, обнаруженные на поясном ремне убитого, на спинке стула в его комнате, на клеенке, полностью совпадали с отпечатками пальцев Красильникова. Кроме того, криминалисты дали заключение об идентичности волос Красильникова с волоском, найденным на трупе убитого. На лампочке — пальцы того же Красильникова. На осколках бутылки, найденной в куче мусора во дворе, четкие отпечатки Красильникова и Волонтира.

Показания Ямпольской, Харагезова, Тамары Красильниковой были запротоколированы и приобщены к делу.

Чудеса оперативности продолжались еще некоторое время. В шестнадцать сорок я вынес постановление об избрании меры пресечения, а немного погодя получил санкцию прокурора на арест Красильникова Игоря Михайловича...

Спустя восемнадцать часов после совершения преступления в этот самый кабинет вошел молодой человек с мягкими, выразительными чертами лица и поморщился, вдохнув пропитанный табачным дымом воздух...

Я тушу сигарету о донышко пепельницы. Подхожу к окну и смотрю вниз. Треть двора уже убрана от снега. На месте, по которому прошлись скребками, влажно блестит асфальт. Сегодня тепло. Пожалуй, около нуля. Солнце светит щедро, в полный накал, и здесь, в кабинете, становится даже жарко.

Знакомые фигуры скрылись из поля зрения. Их заслоняет железный сток с внешней стороны окна. Стало быть, скоро они войдут в пропускник, и минут через пятнадцать-двадцать Красильников будет здесь войдет, поздоровается, сядет на привинченный к полу табурет, и начнется то, что я с полным основанием могу считать поединком, борьбой, схваткой. Я не оговорился, схваткой, поскольку речь идет об одном из самых опасных преступлений — убийстве, и человек, чей поступок вот уже четыре недели я стараюсь познать объективно, всеми доступными ему средствами мешает этому, уходит от ответственности, подсовывает мне урезанную на свой вкус правду, то есть полуправду, а полуправда еще хуже лжи, так как ложь — это отрицание и от нее можно отталкиваться в поисках истины, а полуправда сбивает с толку, до неузнаваемости искажает действительное положение вещей. Да, наши отношения действительно были похожи на поединок: я нападал, он защищался, я ловил на противоречиях, он их избегал, а если попадался, то в качестве трофея мне доставался обрывок, клочок общей картины. Сравнение событий, имевших место в квартире Волонтира в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое, с картиной вряд ли удачно, тем не менее сегодня мне известна и общая композиция этого полотна и почти все детали. А вот тогда...

На первом допросе Красильников отрицал все подряд: ничего не видел, ничего не знаю, у Волонтира не был. Я понял, что стремительное начало осталось позади и в ближайшем будущем нас ожидает не триумфальное завершение дела, а кропотливая, многотрудная и малопродуктивная работа.

Для начала я ознакомил его с показаниями Ямпольской. Пожалуй, с этого и началось то, что потом длилось целый месяц.

— Она лицо заинтересованное, — сказал Игорь невозмутимо и вроде даже со вздохом облегчения.

Что-то в его интонации заставило меня если не поверить, то прислушаться к сказанному.

— Почему вы так считаете? — спросил я. — У вас есть основания?

Он замялся, но, как и следовало ожидать, уговаривать его не пришлось, хотя Красильников и делал вид, что говорит с неохотой:

— О таком вообще-то вслух не говорят... Ну, да в моем положении стесняться не приходится... в общем, встречались мы с ней, в близких отношениях были... Не так давно поссорились. Она, естественно, злится, вот и наговаривает. Так я думаю.

— Со зла, значит?

— Со зла... — Подумав, он добавил: — А возможно, ошиблась. Сами посудите, ночью видела, в два часа. Тут не такое причудится, тем более, она женщина с фантазией... — Красильников помолчал, проверяя, достаточно ли мне этих сведений, и решил, что сказал мало. — Длинная это история, гражданин следователь. С прошлого года тянется. Все получилось стихийно: встретились как-то утром, я предложил прогуляться, с этого и пошло. Она женщина одинокая, эффектная, хотя и не первой молодости, вот я и не устоял... Только вы уж того... у меня семья, ребенок...

Вызывать Елену Борисовну для очной ставки с Красильниковым, честно говоря, не хотелось, но другой возможности проверить его показания не было. Я выписал повестку.

Она долго крепилась. Отвечала на вопросы коротко, односложно, не переставая бросать на Игоря тревожные, полные недоумения взгляды. Он отвечал ей снисходительной улыбкой, но не щадил, рассказывал об их отношениях открыто, почти грубо, и, наконец, Ямпольская, старавшаяся держать себя в руках, не выдержала:

— Как же тебе не стыдно! — И, отвернувшись от него, твердо сказала, обращаясь ко мне: — Я настаиваю на своих показаниях! Не знаю, какое это имеет для вас значение, но девятнадцатого, около двух ночи, он вышел из дома Георгия Васильевича. Ошибка исключена! Я видела его собственными глазами.

Красильников демонстративно повернулся к ней боком.

— Что скажете? — спросил я.

— Пока эта девушка... — Он умышленно подчеркнул слово «девушка», произнес его желчно, с издевкой, и я заметил, как Ямпольская вздрогнула, словно ее ударили по лицу. — ...пока эта девушка здесь, — повторил он, — я не скажу ни слова! Не был я у Волонтира, ничего не знаю! — И прибавил, переходя на крик: — Пусть она убирается!

Я не стал задерживать Ямпольскую. Она наспех расписалась в протоколе и выбежала из кабинета.

Очная ставка закончилась, а у меня еще долго оставался осадок, так бывает, когда сталкиваешься с чем-то не до конца понятным и оттого кажущимся значительным, важным. Меня удивила позиция Красильникова, ибо двумя днями раньше, еще в ходе первого допроса, после того, как я ознакомил его с некоторыми соображениями экспертов, между нами было заключено нечто вроде временного перемирия: он перестал спорить с очевидным и, признавшись, что встречался с Волонтиром в ночь на девятнадцатое, выдвинул свою версию происшедшего. Да, он приходил к Георгию Васильевичу, да, они распили с ним бутылку водки. Ничего особенного в их встрече нет, соседи и жена могут подтвердить, что время от времени они выпивали вместе — это не преступление. Сидели до двух ночи, а потом он ушел домой. Почему поздно? Так вышло, и тоже не в первый раз, бывало, засиживались и дольше. Никаких особых дел между ними не водилось, просто болтали о том о сем, время и пробежало незаметно. Ни ссоры, ни драки не было, разошлись вполне мирно.

Я счел, что для первого раза этого достаточно, и прервал допрос. Для меня было важно, что он отказался от тактики тотального отрицания и признался: у Волонтира был, пил с ним, ушел в два ночи.

И вот два дня спустя, на очной ставке с Ямпольской, он взялся за старое. Что это: непоследовательность? Расчет? Наивность? А может, он все еще питал надежду, что все обойдется, что Ямпольская, потрясенная встречей с бывшим возлюбленным, не найдет в себе сил повторить в его присутствии свои показания? Или испугался, что она проговорится о чем-то более важном? Последнее соображение встревожило меня не на шутку. Между тем не прошло и часа, как Красильников взялся устранить противоречие.

— Понимаете, хотелось досадить этой старой деве, — сказал он, когда я вызвал его на повторный допрос. — Я ведь не собираюсь отказываться от своих слов...