Лунный вариант - Геннадий Семенихин

«Меня не разыскивай. Очевидно, мы с тобой ошиблись, попытавшись связать свои судьбы в одну. Мы очень и очень разные, и лучше принять решение, пока не поздно».

Он узнал, что Нина ушла к начинающему дипломату, ожидавшему назначение в одну из африканских стран, и дал ей согласие на развод. В народный суд он даже не пошел. Было горько и гадко на душе. Все-таки он ее любил и долго не мог смириться с этой потерей. Дома Леня почти пoлгoдa не передвигал вещи, расставленные Ниной, и не смахивал с них пыль. Потом грусть иссякла и на смену ей пришло ожесточение, родившееся от одиночества.

Года через два Нина однажды позвонила ему и, когда он услыхал в телефонной трубке ее незабытый голос, понял, что волнуется.

— Это ты, Леньчик? — спросила Нина. — Как ты живешь? Один или нет?

— Пока один, — ответил он глухо, — а ты?

— Я по-прежнему, — сказала она тихим мягким голосом. — У меня уже годовалая дочь. И еще ожидаем прибавление.

— Ты счастлива?

Трубка долго молчала и ответила ему горьким вздохом:

— Не знаю.

Он больше ни о чем ее не спросил, понимая, что между ними давно выросла такая стена, что ее уже не перешагнешь, как бы ты этого ни хотел.

Рогов снова с головой ушел в журналистику, дав клятву, что никогда больше ни с одной из женщин не свяжет себя брачными узами. Он считал себя талантливым человеком и горестно думал, что если кому-то что-то дано, то что-то должно быть и отнято. «Мое отнятое — это личное счастье, любовь», — решил он. Рогову удавались яркие репортажи о путешествиях, экзотических памятниках, о природе, истории городов и стран. Побывав на озере со старым рыбаком и покопавшись в местных краеведческих музеях, он мог вытащить на свет всеми забытую интересную быль, и, написанная сочным выразительным языком, она воспринималась как откровение. Он мог красочно и образно передать историю древнего дуба, вокруг которого когда-то стояли шатры запорожцев, или построенной несколько веков назад старорусской церквушки, рассказать об известном на всю округу пекаре-гомеопате или об охоте тигроловов. Если он описывал закат на озере или цветок, то находил такие слова и детали, что люди, читая, с удивлением отмечали: «Вот это да. Как же я раньше не заметил!» Книжка его репортажей «Караваны на дорогах» получила хвалебные отзывы в печати. Леню ввели в бюро секции очеркистов. Он уже был тучным и важным и незаметно для себя в обращении с коллегами, даже с теми, у кого в свое время учился, выработал несколько покровительственный тон.

После первой удачи ему захотелось попробовать себя и в большой литературе. В глубине души Леня сознавал, что люди, со своими чувствами и поступками под его пером живут где-то на втором плане, оттесненные удачными пейзажными зарисовками и хроникой событий. Но он этого не побоялся и написал повесть о молодом агрономе, которого жена заставляла цепляться за Москву, а потом постыдно бросила, когда он твердо решил ехать в далекий отстающий район. Агроном на Алтае по прошествии нескольких лет вывел новый сорт пшеницы, стал героем. Повесть завершалась тем, как удачливый агроном вернулся в столицу и был назначен на весьма ответственный пост, а его вероломная жена, у которой вновь не получилась личная жизнь, с запоздалым раскаянием бросилась ему со слезами на грудь, но прощения не получила.

Рогов отнес повесть одному своему знакомому литератору, с которым он часто пил пиво в баре Дома журналистов и о романах которого отзывался несколько пренебрежительно, но тайком зачитывался ими. Недели через две они снова встретились в баре. Долговязый пожилой писатель с гривой всклокоченных волос медленно тянул бочковое прохладное пиво «Гамбринус». Перед ним стояла тарелка с воблой и черными сухариками. И Леня, чтобы лучше расположить его к себе, пустился в длинные рассуждения о качествах пива, испробованного им в Сиднее, Лондоне, Мюнхене и Братиславе. Потом как бы между прочим спросил:

— Повесть мою прочел?

Писатель набил старомодную трубку с чертом, затянулся пряным дымком и лишь после этого молча кивнул в ответ. Леня уже совсем робко поинтересовался:

— Ну и как?

Его собеседник вынул изо рта трубку, выбил пепел в дешевую стеклянную пепельницу.

— Ты же очень умный человек, старик, — сказал он Рогову. — Сам должен понимать. Журналисты часто берутся за перо, мечтая о писательском поприще. Одним удается, другим нет. Те, кому не удается, всегда потом говорят: лучше быть хорошим журналистом, чем ходить в плохих писателях. А тебе не надо произносить этой фразы. Ты и так уже в королях журналистики ходишь…

Они в молчании допили пиво и разошлись. Месяца через два Рогов перечитал свои двести страниц и понял, насколько писатель был прав.

Шли месяцы и годы суетливой журналистской жизни, к темпу которой Рогов настолько привык, что не замечал уже одиночества. Оно обострилось после встречи с Женей Светловой. Никогда Леня не думал, что снова оживет в нем огромное чувство нежности и любви, да еще с такой силой. Они подружились. Женя к нему даже привязалась. По крайней мере, с самым искренним интересом ожидала его приезда в городок космонавтов, была ласковой и доброй, когда встречала после возвращения из длительных командировок, садилась с ним рядом в автобусе, если вместе со всеми космонавтами и их женами ехали они в столицу в оперу или драму. Дважды Рогову казалось, что надо объясниться, и он это попытался сделать. В первый раз Женя его просто остановила. Во второй позволила высказаться и, склонив набок беленькую, коротко остриженную головку, не поднимая глаз, сказала:

— Но вы же знаете, Леня, какая у меня заветная мечта.

— Знаю. Полет, — тихо ответил Рогов.

— И до него я лишила себя права на все личное, на все, что может отвлечь. Ну а если я по каким-то причинам вообще не полечу, — грустно закончила Светлова, — то едва ли буду уж так кого-либо интересовать.

— Да что вы, Женя! — с жаром воскликнул Рогов. — Неужели вы могли подумать, что я вас полюбил только за то, что вы космонавтка? Да если вы сию минуту мне скажете, что уходите из отряда и никогда не полетите, разве я от своих чувств откажусь?

— Не надо, Леня, — прервала она мягко и положила ладонь ему на плечо, — не надо пока продолжать этот разговор.

В борении с самим собою прожил Рогов эти годы. Они не прибавили ему молодости. В свои тридцать семь он стал тяжелее в весе, под глазами появились мешочки, тонкие нити седины пробились на висках, да и предательская лысинка стала заметнее. Но он все же верил и ждал.

За эти годы космонавты из «звездного городка» еще несколько раз выходили на орбиты. Рогов участвовал во всех торжественно-шумных поездках на старт и на финиш, давал отчеты и очерки о космонавтах, их последних предстартовых часах, отчеты с пресс-конференций, писал о новых героях. Вернувшись в Москву, он выступал по телевидению с устными рассказами и всегда потом с затаенным дыханием спрашивал у Жени Светловой, видела ли она его и как эти рассказы ей понравились. Он чувствовал, что устал уже писать о космонавтах и начинает повторяться. Вероятно, он бы отошел уже от этой темы, если бы не желание общаться с Женей. Вот и на эти парашютные прыжки в далекую знойную степь он ехал лишь потому, что туда вместе с другими космонавтами из отряда генерала Мочалова поехала она.

«Если бы Женя стала моей, я бы ее любил еще больше, чем этот казах свою жену, — грустно думал Рогов. — Какие они, право, счастливые».

«Волга» бесшумно вскарабкалась на пригорок, и Рогов увидел впереди широкий пояс электрических огней. Огни возникли неожиданно. Леня обрадовался окончанию ночного пути. Да и шофер, вероятно, этому обрадовался, потому что обернулся к нему и, улыбаясь белозубым ртом, весело провозгласил:

— Смотри сюда, журналист. Степновск… хоть столицей степного края называй. Ты приехал. Я тебя высажу у будочки часового.

Он лихо развернулся, и машина замерла у самой проходной. Леня вытащил чемодан, опустил его на обочину дороги.

— Хорошие вы ребята, — сказал он с грустью и завистью, — я давно не видел такой дружной пары. Проживите так лет сорок, а?

— Зачем сорок? — встрепенулся Юра. — У нас степь привольная, воздух — что надо, мы и сто проживем. Приезжай к нам на золотую свадьбу.

— Сколько я тебе должен?

— Сколько на счетчике написано, читай.

— Да, но ты же его выключил на сотом километре.

— Э-э, не будем об этом говорить.

Рогова охватил неожиданный прилив великодушия и щедрости:

— Слушай, Юра. Я сквозь сон слышал, тебе двадцати рублей на покупку не хватает. Возьми их у меня вместо расплаты. Я перед отъездом из Москвы приличный гонорар получил. Держи, — и он полез в карман.

— Что ты, что ты! — испуганно отскочил казах. — Не могу я взять твои деньги. Ни за что не могу.

— Так я же от чистого сердца.