Произнеси её имя (ЛП) - Джеймс Доусон

Она засунула голову под подушку, но Ная дружелюбно убрала ее и пропела несколько слов ей на ухо.

— Вставай-вставай. Места посетить, людей посмотреть!

— Ты упала? Это же Пайпер Холл. Тут нет мест, которые можно посетить, ни одного.

— Ну же, сегодня воскресенье. Церковь!

Бобби ошарашено села в кровати, убирая с лица волосы.

— Что?

— Попалась! — захихикала Ная. — Но, по крайней мере, ты встала. Пойдем же, а то пропустим завтрак.

Теперь, когда они были старшеклассницами, Бобби и Нае посчастливилось жить в двухместной комнате, в то время как ученицам младших классов приходилось тесниться вчетвером в комнатке размером с консервную банку. По сравнению с этим, их комната была хоромами.

— Как думаешь, я не потолстела? — Ная стояла перед зеркалом, тыча пальцем в почти несуществующий животик.

Бобби натянула одеяло обратно.

— Ты сумасшедшая, знаешь об этом?

— Клянусь, я откажусь от углеводов…

Раздался стук в дверь, и в комнату просунулась голова миссис Крэддок.

— Роберта, дорогая, тебя к телефону.

Это означало лишь одно — время для еженедельных новостей от мамы. Бобби завернулась в свой домашний халатик.

— Ная, прибережешь для меня немного завтрака?

— Обязательно, дорогуша.

Они вместе дошли до кабинета по соседству с помещением миссис Крэддок, которое по какой-то неизвестной причине девушки называли «Домиком». Бобби заработала репутацию «прилежной девушки» (не смотря на прошлую ночь), поэтому ее оставили в тесной комнатушке без присмотра.

— Здравствуй, мама. — Бобби сама была удивлена торжественности своего приветствия.

— Бобби? Ты в порядке, милая? — прокричала мама. Ее мама всегда разговаривала не меньше, чем криком.

— Привет, да, извини, я в порядке. Просто только проснулась.

— Хорошо, я даже забеспокоилась на секунду! Любимая, ты не должна пугать так мамочку!

— Прости. Как там Нью-Йорк?

— Милая, я практически не выходила на улицу с тех пор, как сошла с трапа самолета — с тех пор как ступила ногой в Барней. Репетиции проходили в абсолютном режиме нон-стоп. Дорогая, у меня едва было время почесать задницу!

Бобби не была уверена, что именно должна ответить на это. В Нью-Йорке было все еще довольно-таки ранее утро. Она полагала, что мама только что притащилась с коктейльной вечеринки или чего-то еще и позвонила ей прежде, чем завалиться спать. Это была часть, где ее мама будет бесконечно жаловаться на режиссера, сценарий, театр, при этом любя каждую минуту своего сумасшедшего существования.

— Но ты же прилетишь на ночь открытия, не так ли, дорогая? — закончила мама.

— Возможно, — ответила Бобби. — У меня экзамены после Рождества, мне нужно заниматься.

— Ах, не будь такой королевой драмы, дорогая. — Было забавно слышать это от нее. — Ты можешь долететь до аэропорта Хитроу меньше, чем за восемь часов, и позаниматься или сделать что угодно, пока будешь в самолете! Я даже отправлю водителя забрать тебя из школы.

— Хорошо, мам, как скажешь. Мне бы хотелось увидеть пьесу.

— Конечно, ты ее увидишь! Это, несомненно, самая лучшая пьеса, в которой я когда-либо играла! — Она говорила так обо всех пьесах. — Как дела в школе, дорогая?

Бобби пожала плечами, но вспомнив, что это невозможно услышать по телефону, сказала:

— Да, хорошо.

— Бобби, я плачу астрономические суммы не за «хорошо»!

— Ах, изумительно, мам, превосхожу сама себя. Им придется удалять меня из этого места хирургическим путем, когда мне исполниться восемнадцать!

— Не будь язвительной, Роберта, а то появятся морщины.

— Я думала, они появляются от того, что хмуришься?

— Не умничай! Ты же знаешь, мамочка любит тебя, верно?

— Я тебя тоже люблю, мам. — И она действительно любила. Не каждый бы захотел себе в матери наполовину известную и наполовину увядшую актрису, но у Бобби не было другой, и она любила ту, которая у нее была. Она была безумна, но всегда рядом — на другом конце телефонного провода. Некоторым девочкам из Пайпер Холла везло, если их хотя бы раз в году навещала няня.

— Экстрабольшой трансатлантический поцелуй, пожалуйста! — приказала мама.

Бобби с огромным шумом чмокнула телефонную трубку, уверенная, что поблизости никого не было, чтобы услышать. Она ошибалась. Безупречная голова просунулась в дверь. Это была директриса, доктор Прайс.

— Мам, мне надо идти. Люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, зайка.

Бобби положила трубку. Доктор Прайс вошла в комнату, даже в воскресенье одетая в строгий гладкий юбку-костюм. В свои почти пятьдесят глава школы была красивой женщиной, может быть слегка угловатой, напоминая лаконичных ледяных женщин с картин де Лемпицка, которые они изучали на уроке по искусству. У нее была аккуратная клубнично-блондинистая круглая, короткая стрижка боб, и она смотрела на Бобби из-под тяжелых век.

— Жаль прерывать ваш телефонный звонок… э-э…

— Роберта, мисс.

— Роберта, точно. Но вы пропустите завтрак, если не поторопитесь.

— Извините, доктор Прайс. Я сейчас пойду и супербыстро приму душ.

Бобби по какой-то причине всегда была очень застенчивой в присутствии учителей, даже если и знала многих из них в течение почти пяти лет. Ее оценки были ОТЛИЧНЫМИ, поведение ХОРОШИМ, посещаемость ИДЕАЛЬНОЙ — будучи такой, она смогла за все время, проведенное в Пайпер Холле, оставаться вне поля зрения. Но особенно плохо дела обстояли в присутствии доктора Прайс. Не только из-за того, что она была директором, но и потому что она всегда была такой уравновешенной и обаятельной, в то время как Бобби понимала, что даже когда была в своей форме, она выглядела как оборванец.

Ей не нужно было спрашивать, почему в воскресенье директриса была в школе. Бобби могла узнать трудоголика с первого взгляда, да и ходил слух, что она, к тому же, переживает «горький развод». Опустив голову, Бобби проскользнула мимо директрисы и неуклюже поковыляла обратно в спальню, чтобы забрать свою сумочку с банными принадлежностями.

Мысли об омерзительных подгоревших ужасах, которые останутся в столовой в девять утра, подтолкнули Бобби к действиям. Она повернула ручку душа и вспомнила о выходке прошлой ночи. При свете дня ванная была совершенно другой. Она столкнулась с испачканным зеркалом, забрызганным зубной пастой, следами от прыщей и блеска для губ, по меньшей мере, дюжины девушек, и улыбнулась сама себе. О чем они вообще думали? Так глупо.

Затем она вспомнила о Кейне, и внезапно внутри у нее потеплело. Бобби положила очки на край раковины и стала изучать свое лицо в зеркале, которое перестало быть черным туннелем судьбы. Никто бы не назвал её уродливой, но все же она не была, как Грейс или Ная. И, конечно же, не такой, какие нравились таким парням, как Кейн. Бобби поняла, что в мире существовало два типа девушек: те, которые носят колготки даже в тридцатиградусную жару, и те, которые демонстрируют свои ноги. Она была из первой категории, а такие, как Грейс и Ная, — из последней. Слава богу, она никому не рассказала о своем увлечении. Элита просто распяла бы ее.