Месть под расчет - Элизабет Джордж

Дебора замерла с чашкой и блюдцем в руках:

– Нехорошо? Что нехорошо? Это же всего лишь…

– Послушай, птенчик, – сказал он, желая исполнить свой долг, сдержать обещание, которое он дал ее отцу, и уйти. – Твой отец очень волнуется.

Дебора с заученной аккуратностью поставила на стол блюдце, потом еще осторожнее поставила на него чашку. Накрыла их салфеткой.

– Понятно. Ты приехал как эмиссар моего отца. Вот уж не ожидала, что ты возьмешься за такую роль.

– Дебора, я обещал ему, что поговорю с тобой.

В это мгновение – возможно, из-за его изменившегося тона – пятна на ее щеках стали еще ярче. Она крепко сжала губы. Потом подошла к дивану, села и обхватила себя руками.

– Ладно. Продолжай.

Сент-Джеймсу не померещилось, что на ее лице промелькнуло гневное выражение. И в ее голосе он услышал едва сдерживаемую ярость. Тем не менее решил проигнорировать и то и другое, полагая себя обязанным исполнить обещание, которое дал Коттеру. Он не мог уйти, не высказав Деборе сомнения отца самым доходчивым образом.

– Твоего отца смущают твои отношения с Томми, – проговорил он, как ему казалось, вполне разумно.

Зато так не показалось Деборе, мгновенно отозвавшейся двумя вопросами:

– А тебя? Тебя они тоже смущают?

– При чем тут я?

– А… Как я сразу не поняла? Ну, ты видел меня… И квартиру… Теперь можешь возвращаться и подтвердить фантазии отца. Или от меня требуется что-то еще?

– Ты не поняла.

– Ты приехал сюда вынюхивать насчет моего поведения. Чего же я не поняла?

– Дебора, речь идет не о твоем поведении. – Сент-Джеймс чувствовал себя беззащитным и уж точно не в своей тарелке. Их разговор не должен был стать таким. – Все дело в том, что твои отношения с Томми…

Дебора вскочила с дивана:

– Боюсь, это не твое дело, Саймон. Может быть, мой отец и больше, чем слуга. А я – никто. И всегда была никем. С чего ты взял, что можешь приходить сюда и совать нос в мою жизнь? Кто ты такой?

– Ты мне небезразлична. И отлично это знаешь.

– А ты… – Она осеклась, сцепив пальцы, словно изо всех сил старалась удержать рвавшиеся наружу слова. Но это ей не удалось. – Я тебе небезразлична? И ты вот так запросто произносишь это? А ведь ты ни одного письма не написал мне за все эти годы. Мне было семнадцать. Ты представляешь, что я чувствовала? И ты говоришь, что я тебе небезразлична! – Шатаясь, она подошла к противоположной стене и обернулась, чтобы посмотреть прямо ему в глаза. – Каждый день я ждала, как дура… настоящая дура… надеялась получить от тебя хоть словечко. Ответ на мои письма. Хоть что-то! Записку. Карточку. Привет через отца. Не важно, лишь бы от тебя! И что? А ничего! Не понимала почему. Не могла понять. Потом я все же поняла и стала ждать, когда ты сообщишь о своей свадьбе с Хелен.

– О своей свадьбе с Хелен? – недоверчиво переспросил Сент-Джеймс. Он не уловил, каким образом их разговор так быстро перешел в ссору. – Какого черта это пришло тебе в голову?

– А что еще мне было думать?

– Можно было бы начать с того, что связывало нас, прежде чем ты сбежала из Англии.

Слезы выступили у нее на глазах, но Дебора изо всех сил старалась их сдержать.

– О, я думала об этом, ты прав. И днем и ночью я думала об этом. Саймон, я лежала в постели и старалась найти хоть что-нибудь, ради чего стоило жить. Мне казалось, что вокруг меня пустота. Что я в аду. Ты доволен? Тебя это радует? Я скучала по тебе. Хотела быть рядом. Это была пытка. Болезнь.

– И Томми тебя вылечил?

– Вылечил. Слава богу. Томми меня вылечил. А теперь убирайся. Немедленно. Оставь меня одну.

– Я уйду, не беспокойся. Наверно, тебе будет непросто объяснить мое присутствие в любовном гнездышке, за которое платит Томми? – Сент-Джеймс тыкал пальцем то в одно, то в другое. – Красиво накрытый стол к чаю. Тихая музыка. Дама принаряжена и ждет. Понятно, что я мешаю.

Дебора отпрянула от него:

– Кто платит? Ты поэтому тут? Ты так думаешь? Считаешь, что я не способна сама себя содержать? Что эта квартира принадлежит Томми? Саймон, а кто же тогда я? Его игрушка? Горничная? Любовница? – Ответа ей не требовалось. – Убирайся!

Еще не время, решил Сент-Джеймс. Господи помилуй, еще не время.

– Ты неплохо говорила о пытке. А как ты думаешь, чем были эти три года для меня? Ты думала о том, что я ждал тебя, вчера, час за часом – после всех этих проклятых лет, – и теперь узнаю, что ты была тут с ним?

– Мне плевать на твои чувства! Что бы с тобой ни было, это не сравнится с тем, что ты сделал со мной.

– Вот так комплимент! Ты понимаешь, что говоришь?

– Все возвращается на круги своя. Опять секс. Кто трахает Деб? Вот твой шанс, Саймон. Давай же. Возьми меня. Наверстывай упущенное. Вот диван. Давай же. – Он молчал. – Ну же. Трахни меня. Сделай это по-быстрому. Тебе же хочется, я вижу. Проклятье!

Так как Сент-Джеймс молчал, она схватила первое, что попало ей под руку, и изо всех сил запустила этим в него. Слишком поздно оба увидели, что об стену над его головой разбился фарфоровый лебедь, когда-то подаренный ей на день рождения Саймоном.

И сразу не стало злости.

Прижав кулак к губам, Дебора стала просить у него прощения. Но Сент-Джеймс ничего не слышал. Он несколько секунд смотрел на разбитого лебедя, потом наступил на него, показав этим, что любовь может быть хрупкой, как глина.

Вскрикнув, Дебора бросилась к нему и подхватила осколки.

– Ненавижу тебя! – Слезы текли у нее по щекам. – Ненавижу тебя! Только так ты и мог поступить. Вокруг тебя не может быть ничего живого. Думаешь, у тебя искалечена нога? Ты калека внутри, и, видит Бог, это еще хуже.

Ее слова были будто острые ножи, будто ожившие ночные кошмары. Стараясь увернуться от них, Сент-Джеймс двинулся к двери. Он чувствовал себя настоящим паралитиком и думал только о своей походке, словно она стала в тысячу раз хуже под ее взглядом.

– Саймон! Нет! Извини меня!

Она бросилась следом за ним, и он отметил про себя, что она поранилась об острый кусок фарфора. Струйка крови бежала с ладони на запястье.

– Саймон, я так не думаю, ты же знаешь, я так не думаю.

Странное дело, он больше ничего не чувствовал. Для него теперь ничто не имело значения, кроме желания сбежать подальше.

– Я знаю, Дебора.

Он открыл дверь. Какое счастье, что можно уйти.

***

В голове шумело, предвещая очередной приступ невыносимой боли. Сидя в своем старом автомобиле перед «Шрюсбери Корт Апартментс», Сент-Джеймс боролся с подступавшей болью, зная, что если уступит ей хоть на мгновение, то потом ему не справиться самому и придется просить помощи, чтобы добраться до Челси.

Вот нелепость! Неужели в самом деле придется звонить Коттеру? И из-за чего? Из-за пятнадцатиминутной беседы с девчонкой, которой всего двадцать один год? Одиннадцать лет разницы в возрасте должны были бы помочь ему выйти победителем из их стычки, ан нет, и в результате он сидит в своей машине несчастный, больной и беспомощный. Куда как лучше!

Сент-Джеймс закрыл глаза, защищаясь от яркого солнечного света, проникавшего в его мозг и мучившего его больные нервы. Он стал смеяться над пыткой, которой подвергалось его больное тело, его плоть, кости, мышцы и которая восемь лет была его скамьей подсудимых, его тюрьмой, возмездием за молодецкую опрометчивость, когда он пьяный сел в машину и поехал по извилистой дороге в Сарри.

Сейчас в машине было душно, пахло бензином, и все же он глубоко вдыхал воздух. Самое главное – задушить боль, пока она еще не захватила его всего, и Сент-Джеймс старался не думать об обвинениях, предъявленных ему Деборой, тем более что они были справедливыми.

Три года он не давал о себе знать, не прислал ей ни письма, ни записки, ни даже привета через отца. И самое ужасное, что он не мог объяснить и оправдать свое поведение доступным ей образом. Даже если она поймет, что толку теперь в том, что каждый день без нее был для него еще одним шагом в небытие? Пока он позволял себе медленно умирать, Линли занял его место в ее жизни – всегда красивый, спокойный, уверенный в себе.

Едва у него в голове промелькнула мысль о сопернике, как Сент-Джеймс заставил себя двигаться и стал искать в кармане ключи, чтобы Линли не обнаружил его, хнычущего, как мальчишка, перед домом Деборы. Выехав со стоянки, он присоединился к потоку машин.

Когда на углу Прэд-стрит и Лондон-стрит зажегся красный свет, Сент-Джеймс затормозил и тяжелым взглядом, выражавшим состояние его души, обвел все вокруг, ни на чем не останавливаясь, пока его внимание не привлекли лепившиеся друг к другу киоски на другой стороне Пэддингтон-стрит. Неподалеку, под сине-белым знаком подземки, стояла женщина. Она выбирала цветы на тележке, небрежно поставленной на тротуар, так что одно колесо висело над мостовой. Покачав головой с коротко стриженными черными волосами, взяла охапку летних цветов и засмеялась в ответ на неслышные слова торговца.